Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Иногда мы заезжали к Петру Алексеевичу Муранскому. Это был очень богатый барин, но характера невеселого; объяснялось это тем, что был он немощен от природы, да вдобавок страдал ревматизмом, из-за которого ему приходилось ходить лишь на костылях; впрочем, это не мешало старику, когда он слышал звуки наших охотничьих рожков, крики и конский топот, выходить нам навстречу на крыльцо.

Как-то раз — теперь слушай хорошенько, батюшка, ведь мы подходим к тому жуткому происшествию! — князь приехал к этому барину в отвратительную погоду. Дождь лил как из ведра, и дул такой сильный ветер, что одного казака даже сбросило с лошади. Нечего было и думать следовать дальше в такое ненастье, и, вместо того чтобы задержаться у Муранского ненадолго, нам пришлось у него заночевать. Все кое-как разместились. Муранский хотел по-дружески уступить князю Алексею свою комнату, но тот, как всегда, отказался. Поэтому нашему барину предоставили отдельный домик из двух комнат, где давно никто не жил. Князь, само собой разумеется, лег в той комнате, где стояла кровать, а я — в другой, на коврике, который мне постелили на полу.

Я заметил, что князь весь день пребывал в крайнем унынье; впрочем, такое уже случалось с ним в последнее время в каждую годовщину 14 октября.

Утром, проезжая мимо небольшой церкви, барин спешился, вошел в нее и принялся истово молиться, тяжело вздыхая и без конца осеняя себя крестом.

Вечером князь, как обычно, улегся спать, но не стал со мной говорить. Правда, он спрашивал меня дважды или трижды:

«Яшка, ты ляжешь в соседней комнате?»

И я всякий раз отвечал ему:

«Да, ваша милость».

Ближе к полуночи буря усилилась; ветер, врывавшийся в дом через печные трубы, дул со страшной силой; в его завываниях слышались стенания и плач, так что даже щемило сердце; ставни с грохотом хлопали о стены, а ветви деревьев время от времени так скрипели, что нас бросало в дрожь.

Пробило полночь; не знаю, откуда доносился этот звук; можно было подумать, что часы находятся в одной из наших комнат.

Внезапно послышался голос князя Алексея; не высокомерный и насмешливый, как обычно, а кроткий и почти умоляющий.

«Ты не спишь, Яшенька?» — спрашивал барин.

«Нет, батюшка, не сплю. Что вам угодно?» — ответил я.

«Не знаю, что на меня нашло, но мне страшно», — промолвил князь.

Я подумал, что плохо его расслышал. Барину страшно? В это нельзя было поверить, ведь он, как говорится, не боялся ни Бога, ни черта.

«Вы сказали, что вам страшно?» — переспросил я.

«Да», — едва слышно пробормотал князь.

«Чего же вы боитесь?»

«Ты слышишь эти завывания?»

«Вы хотите сказать, свист, батюшка? Да это же ветер!»

«Нет, нет, Яшка, — возразил барин, — это не ветер, а что-то другое».

«А что же тогда?»

«Ты слушай, слушай».

Я прислушался.

«Ах, да! — воскликнул я. — Еще воют ваши собаки».

«Разве ты не слышишь среди этого воя голос, который мы не должны были бы слышать?»

«Что это за голос, который мы не должны были бы слышать?»

«Нуда, голос моей бедной Арапки!»

«Батюшка, ты бредишь! — вскричал я, принимаясь дрожать. — Как это может быть, ведь Арапка уже больше десяти лет на том свете!»

«Это она, это она, — повторял князь, — когда она была жива, я узнавал ее голос из тысячи других, а теперь, когда ее нет, и подавно. Ну, а сейчас слышишь? Арапка выходит из псарни и направляется к нам. Слышишь? Она уже в пятистах шагах. Слышишь? Она уже в двухстах шагах. Сейчас она подойдет к нашим дверям».

И в самом деле, чей-то одинокий вой слышался все ближе и ближе.

«Может быть, батюшка, — предположил я, — одна из твоих собак убежала из псарни и идет за тобой по следу. Ты ведь иногда изволишь кормить собак из рук».

«А я тебе говорю, что это Арапка! — настаивал барин. — Эх! Ты и не представляешь, сколько сверхъестественного происходит в этом мире!»

«Да что же Арапке надобно от вас, ваша милость? Вы поставили ей красивое маленькое надгробие, приказали отслужить по ней славную панихиду!..»

«Ну вот, я же говорил тебе, что она подойдет к двери! Ты слышишь, слышишь?»

И правда, протяжный и жалобный вой раздавался у самого порога нашего домика.

«Ну, моя бедная Арапка, — промолвил князь, — ты пришла сказать, что мой конец близок?.. Ах! Это ужасно! О Боже! Пожалей душу раба твоего!»

Хотя мне тоже было не по себе, я решил доказать князю, что воет не Арапка, а какая-то другая собака, сбежавшая из псарни. Поэтому я встал и впотьмах направился к двери.

Князь услышал мои шаги.

«Что ты делаешь, Яшка? — закричал он. — Что ты делаешь? Не открывай дверь, остановись! Если ты откроешь, она войдет».

Но было уже поздно: я отворил дверь. К моему великому удивлению, я не увидел собаки ни на крыльце, ни поблизости от дома.

Но тут за моей спиной послышался голос князя, исполненный смертной тоски:

«Ты не послушался, Яшка, ты открыл дверь, и Арапка вошла в мою комнату… Убирайся, мерзкая тварь! Не подходи к моей постели! Ах! Она уже лижет мне руки своим холодным языком, теперь — лицо… На помощь! Караул! Я умираю!»

При этом барин страшно захрипел.

Разумеется, ему показалось: я не впустил в дом никакой собаки.