Как трудно с девственной спиной ужиться в обществе! Как собаки обнюхиваются и бегут прочь, когда ошибутся, так и битые тотчас, встречаясь с вами, обнюхивают вашу спину и, удостоверившись, пристают к вам или от вас отходят. Нет сомнения, что общежитие более или менее уничижает души. Сколько людей, которые сквозь строй пробежали к честям и достоинствам. Как мало дошли до них нетронутые.
Не надобно уверять себя в излишней честности или твердости, но хорошо твердить себе: «Ты честен, ты тверд», – кончишь тем, что не захочешь прослыть лгуном в своих глазах.
Не говори трусу, что он излишне храбр, он тотчас тягу даст из осторожности; но уверяй его под пулями, что он стоит с благородным хладнокровием, – и он, вероятно, устоит на месте или по крайней мере получасом позже навострит лыжи, и то при удобном случае.
Я ничего не знаю величественнее благородства души и твердости в правилах. Вот зрелище, достойное небес: человек, идущий шагами верными и без оглядки против мелких заговоров зависти, разрывающий сети коварства одной силой своей.
Быть безмятежным под ударами рока есть дело благоразумия. Какие могут быть переговоры с врагом незримым и неодолимым? Но презреть врага, коего можно смешать хитростью, подкупить пожертвованиями, – вот дело великодушия.
Я никогда не позволил бы себе сыну своему сказать: «Угождай ближнему», а твердил бы: «Угождай совести!» Любовь к ближнему должна быть запечатлена в сердце, благоговейное уважение к совести – в правилах.
Меня можно назвать заваленным колодцем многих исторических достопамятностей.
Немцевич застал раз Лагарпа за переводом Камоэнса.
– Как, – спросил он, – при скольких различных познаниях в науках и языках вы еще нашли время и испанскому научиться?!
– Видно, что вы молоды, – отвечал тот, – как будто нужно знать язык, чтобы с него переводить. Хороший лексикон и ум, вот и всё!
Нет хуже либералов прошлого века, которые либеральничали, когда власть еще не тронута была; теперь, отставши от тех, кто власть обрезал, они видят в нынешнем образе мыслей мятеж и безначалие.
Несправедливо называть царедворцев
Вообще, в служителях домашних встречаешь какую-то врожденную независимость и недоброжелательство, которые могут быть очень неприятны для службы, но утешительны в отношении человечества: ибо оно только с помощью противоестественных установлений научилось искусству рабствовать добровольно.
В доказательство, что порабощение не есть природное состояние человека, можно заметить, что каждый при случае умеет повелевать, но не каждый может повиноваться. Дух господства внушен человеку самой природой, данницей его различных требований. Духом повиновения заразился он в обществе, которого польза побуждает ослаблять его силы и умерять напряжение. Одно – польза общества; другое – польза лица частного.
Не довольно размышляют о том, что цари не могли наравне с народами подвигаться к просвещению соразмерно.
Без сомнения, Людовик XVIII не многим образованнее Людовика XIV, а Петр I, конечно, не уступил бы в познаниях Александру I. Но подданные первых двух царствований далеко отстают от современных, если не в художествах и изящной литературе, то во всем том, что составляет существенность гражданских сведений. Вот чего цари и спесивые их подмастерья никак понять не могут или не хотят и в чем, быть может, заключается главнейшая причина разладицы, господствующей в нынешних событиях. Писатели современные, пожалуй, и не превзошли предшественников, но читатели нынешние – рассудительнее и многочисленнее. И тогда всё еще наш век превосходнее прошлых веков.
Живописна картина нескольких ветвистых гигантов, разбросанных по голой степи; но расчетливый хозяин дорожит более рощей ровной, но дружно усаженной деревьями сочными и матерыми.
В сочинениях Мармонтеля находишь «Речь в защиту северных крестьян», писанную в 1757 году для решения задачи, предложенной «Экономическим обществом» в Петербурге. «Выгодно ли для государства, чтобы крестьянин обладал собственным земельным участком или только движимым имуществом? До какой степени может простираться право крестьянина на эту собственность, чтобы это было выгодно государству?»