Записные книжки

Поэтому народы, не пользующиеся свободой и не уповающие на нее, никогда не имеют истинной склонности к истории. Иные даже не сохраняют в памяти событий минувших; другие ищут в ней одну суетную пищу воображению – чудесные битвы, великолепные празднества, изумительные приключения; прочие еще, и эти многочисленнее, вместо истории народной сохраняют просто историю царскую: для царей, а не для народа трудились ученые, для них собрали они всё, что может льстить их гордости, покорили им прошлое, потому что владычества настоящим было им недостаточно».

* * *

Ж.Б.Сэй говорит: «Можно представить себе народ, не ведающий истин, доказываемых политической экономией, как население, принужденное жить в обширном подземелье, в коем заключаются все предметы, потребные для существования. Мрак не дозволяет их находить. Каждый, подстрекаемый нуждой, ищет, что ему потребно, и проходит мимо предмета, который наиболее желает, или, не замечая, попирает его ногами. Друг друга ищут, окликают и не могут сойтись. Не удается условиться в вещах, которые каждый хочет иметь, вырывают их друг у друга из рук, раздирают их, даже раздирают друг друга. Всё беспорядок, суматоха, насилие, разорение…

Когда нечаянно светозарный луч проникнет в ограду, краснеешь за вред взаимно нанесенный; усматриваешь, что каждый может добыть то, чего желает. Узнаешь, что сии блага плодятся по мере взаимного содействия. Тысяча побуждений любить друг друга, тысяча средств к честным выгодам являются отовсюду: лишь один луч света был всему виной.

Таков образ народа, погруженного в варварство. Таков народ, когда он просветится. Таковы будем мы, когда успехи, отныне неизбежные, совершатся»[32].

* * *

«История Петра», изданная в Венеции, и «История Меншикова», напечатанная в «Зеркале света».

Историк разбираемой книги говорит: «Государь ни одного из иностранцев во всю жизнь свою не возвел в первые достоинства военачальников, и сколь бы кто из них ни славился хорошим полководцем, но государь не мог полагаться на наемников».

Вероятно, в Петре было еще и другое побуждение. Он был слишком царь в душе, чтобы не иметь чутья государственного. Он мог и должен был пользоваться чужестранцами, но не угощал их Россией, как ныне делают. Можно решительно сказать, что России не нужны и победы, купленные ценой стыда видеть какого-нибудь Дибича начальствующим русским войском на почве, прославленной русскими именами Румянцева, Суворова и других. При этой мысли вся русская кровь стынет на сердце, зная, что кипеть ей не к чему. Что сказали бы Державины, Петровы, если воинственной лире их пришлось бы звучать готическими именами Дибича, Толя? На этих людей ни один русский стих не встанет.

* * *

Известный Пуколов уверял при мне Карамзина, будто по каким-то историческим доказательствам видно, что Алексей Петрович был в связи с Екатериной, что Петр застал их однажды в несомнительном положении и гибель царевича имеет свое начало в этом обстоятельстве.

* * *

Император Александр Павлович не любил Апраксина, вероятно, потому, что Апраксин, будучи его флигель-адъютантом, перешел к великому князю Константину. Апраксин просил однажды объяснения, не зная, чем подвергнул себя царской немилости. Государь сказал, что видел, как Апраксин за столом смеялся над ним и передразнивал его… В чем, между прочим, Апраксин не сознавался.

Его мучило, что он еще не произведен в генералы. Однажды преследовал он Волконского своими жалобами, и тот, чтобы отделаться, сказал ему:

– Да подожди, вот будет случай награждения, когда родит великая княгиня (Александра Федоровна).

– А как выкинет? – подхватил Апраксин.

Апраксин был русское лицо во многих отношениях. Ум открытый, живость, понятливость, острота, недостаток образованности: учения самого первоначального, он не мог правильно подписать свое имя. Решительно при этом способности разнообразные и гибкие: живопись или рисование и музыка были для него почти природными способностями. Карикатуры его превосходны; с уха разыгрывал он на клавикордах и пел целые оперы.

Чтобы дать понятие о его легкоумии, надо заметить, что Апраксин во всё пребывание свое в Варшаве, когда всю судьбу свою, так сказать, поработил великому князю, писал его карикатуры одну смелее другой, по двадцати в день. Он так набил руку на карикатурах великого князя, что писал их машинально пером или карандашом где ни попадя: на летучих листах, на книгах, на конвертах.

Кроме двух страстей – музыки и рисования, – имел он еще две: духи и ордена. У него была точно лавка склянок с духами, орденскими лентами и крестами, которыми он был пожалован. Уверяют даже, что по его смерти нашли у Апраксина несколько экземпляров в разных форматах звезды Станислава 2-й степени, на которую давно глядел он со страстным вожделением. Он несколько раз и был представлен к ней, но по сказанным причинам не получил ее от государя.