Заплати другому

Она глянула на Тревора, поглощенного расстановкой книг, чтобы понять, улавливает ли сын что-то из этого очень личного разговора. Не улавливал. Полностью затерялся в своем маленьком мирке.

– Разве не было бы славно, если бы я и сейчас так выглядел?

– Нет.

Она и не подозревала, что выскажет это. Просто как-то само собой сказалось. И, что интересно, он не попросил ее объяснить. Просто сунул голову в кладовку и продолжал заниматься распаковкой.

Из книги «Другие лица: кто еще претворил идею в Движение»

Ведь, понимаете, такой мужчина, как тот, на фото, он на меня бы – ноль внимания, фунт презрения. Для начала, скажем, он никогда не появился бы в таком занюханном городке, как наш, а если и появился бы, то был бы с образованной красавицей. Да я просто знаю, что он обращался бы со мной высокомерно.

Честно скажу, трудно было оторваться от того фото. Трудно объяснить, почему. Такое ощущение, будто задело меня за живое и не отпускает. Просто это, я хочу сказать, высветило все в совершенно ином свете.

А после, когда я с одним справилась, в руках другое оказалось: фото родителей Рубена. Они тоже были по-настоящему симпатичными. И в них, похоже, было то же самое, чем обладала Элинор, я даже и высказать-то точно не смогу, что оно такое, хватит того, что я знаю точно: у Рубена есть, а у меня нет. Ему этого нипочем не потерять, а мне такому ни за что не научиться. Есть кое-что такое, что начинается по-особому и никогда не меняется.

Я спросила Рубена, живы ли еще его родители. Он ответил, что живы, живут в Чикаго. О, слава богу, подумала я. Теперь-то мне, видно, не придется встретиться, а если я их никогда не увижу, то никогда и не прочту на их лицах, что слеплена не из того же теста, что Элинор, и никогда не буду такой.

А потом, как ни старалась превозмочь себя, но, отложив фото родителей Рубена, я опять взяла в руки то, первое. Разглядывая его, вспомнила свою маму и то, как она покупала вещи. Денег у нас было немного, знаете ли, когда я подрастала. Вот она и покупала уже бывшее в ходу, или ношеное, или с изъяном, предпочитая вместо целой и неиспорченной одежде изначально более низкого качества.

– Но мамочка, – жаловалась я, – на нем же пятно.

А она отвечала:

– И хорошо, что пятно, малышка, иначе мы никогда не смогли бы себе позволить такого.

Потом я опять взглянула на Рубена, он по-прежнему стоял в кладовке, и я еще раз поймала его за тем, как он подсматривал за мной.

Сильный дождь принялся барабанить по крыше.

…

Арлин уложила сына в постель в десять часов: была суббота, и на следующий день занятий в школе не было. Сын спросил, можно ли им завести кошку, и она отмалчивалась, не зная, что ответить. Через несколько минут после начала одиннадцатичасовых новостей раздался стук в дверь.

Дождь уже лил по-настоящему. Она даже не представляла, насколько сильно, пока не открыла дверь. У него за спиной лило как из ведра, сам он стоял на крыльце полностью промокший: волосы, одежда мокрей мокрого, с подбородка капала вода.

– Ты ж насквозь промок. Давай, заходи. – Он вошел, и она закрыла дверь. – Я полотенце возьму.

Она прошла через спальню в ванную за большим теплым полотенцем. Когда вышла, держа его в руках, он, успев пройти за ней в комнату, стоял возле кровати, вода стекала на ковер. Она усадила его и стала вытирать коротко стриженные волосы.

– Не пойми неправильно, но что ты тут делаешь?

– Мне стало одиноко. Забавнейшая штука! Что-то, навеянное целым днем в доме, где ты и Тревор были со мной. После того как вы уехали, дом показался таким пустым. Арлин, я больше не хочу быть один.

Выговорив последнее предложение, Рубен потянулся к Арлин, обхватил правой рукой ее спину и притянул к себе. Она опустила одно колено на кровать рядом с ним и держала его затылок, чувствуя, как от влажной одежды промокает халат. Не было с его стороны никаких прикосновений, похожих на ласки, он просто прижимал ее к себе, но это ощущалось как ласка, да еще какая… то, как его лоб вжался ей между ключиц, как его лицо оказалось меж ее грудей, как тепло было от его дыхания.

– Ты чего ж зонтик-то с собой не взял, глупенький? – Она знала, что у него есть зонт. Сама его распаковывала.

– Не смог отыскать.

– Я положила его в передней кладовке.

– А-а. Об этом я не подумал. – От нежного поцелуя в открытый вырез халата, туда, в середину груди, стало трудно глотать.

– Разве не все держат зонтики в кладовке?

– Не все. Я не держу.

– Где ж ты его держишь?

– В стойке для зонтиков.

– Что за стойка для зонтиков?

– Такая высокая плетеная штуковина.

– А-а, так вот что это такое? Я решила, что это что-то вроде большой рассохшейся сажалки для цветов. Я ее на заднем крыльце поставила.

Она почувствовала, как он подается назад, по-прежнему крепко прижимая ее к себе, и, если б он так и продолжил свой путь до самой постели, она оказалась бы на нем сверху, с чем ей было не так-то просто управиться так скоропалительно. Вот она и противилась, вовсе того не желая.

– Ты, вроде, в стеснении, – заметил он.

– Разве?

– В прошлый раз ты была такой раскованной.

– Ну да, как же. Кому-то ж надо было.