Запорожская вольница

Монастырь расположен в нескольких километрах от города – на обочине шоссе стоит даже указатель. От трассы до монастырских ворот можно дойти минут за десять. По тенистой аллейке шагается бодро и легко. Будто уходишь от суетного мира в жизнь иную – давнюю, потаенную, полную сказок и преданий. Лесная дорога незаметно становится уличным протяжением. Справа на заборе табличка «ул. Монастырская, 1». Это адрес монастыря. Ворота распахнуты. Во дворе пусто. Пахнет укропом и молодыми яблоками. Вокруг тишина. Слышен лишь щебет малых птах и тихое журчание воды. Ослепительно белые стены храма, часовни, трапезной, братских келий, свежая лесная зелень и чистое голубое предзакатное небо – так здесь было и век, и два, и три назад. Запорожцы облюбовали эту обитель возле Самары еще в XVI веке, построив в честь своего небесного покровителя Николая Чудотворца деревянную церквушку. С тех пор здесь находили покой «абшитованые» (отставные) казаки, отошедшие от военных дел старшины, пострадавшие на поле брани воины, а вокруг охотно селились казаки-зимовчаки, добытчики рыбы, звероловы. Однако даже опека запорожского рыцарства не спасала монастырь от многочисленных бед, разорительных вражеских набегов. Но казацкая святыня вновь возрождалась и «организовывалась» – для новых подвигов и молитв, высоких мыслей и духовных свершений. Во время Новой Сечи Кош передал монастырю обширные угодья с мельницами, сенокосами, лесами. При монастыре были устроены лечебницы, школы, дома – витальни для странников и гостиницы для паломников. Монастырский городок на Самаре вполне мог бы стать столицей казацкого ордена…

О давних временах и казачестве напоминает лишь большой черный крест на заросшем высокой травой бугре возле монастырской ограды. Внизу на плите выбиты слова: «Спыныся (остановись. – Примеч. ред.), перехожий, и в час ясный чи непогожий, пиднисши серце пломинке у высь, за Украину щиро (истово. – Примеч. ред.) помолысь! Казацкий Пустынно-Самарский монастырь Св. Николая». О чем молятся нынешние монахи (их тут сегодня и десятка не наберется)? О чем молились запорожцы? Что просили в своих молитвах? Воли? Покоя? Спасения? Где, в каких землях их обрести?

Гостина

Теплый тихий вечер. Скользнули над рекой туманы. Зажглись над плавнями первые звезды. Казаки потянулись к костру, который весело играет пламенем на песчаной косе. Над огнем покачивается закопченный казанок с душистой юшкой. Свет костра привлекает одинокого казака-камышника. «Улов на рыбу!» – приветствует бродяга присутствующих. «Хоть и не рыбно, так юшно! – выкрикивает какой-нибудь шутник. – Ложку имеешь? Прислоняйся к казанку – не обделим». Или, например, такая сценка… Возле степного костра сгрудились чабаны, которые пасли общественных сечевых овечек. Послышался топот копыт. Из темноты выросла фигура всадника. Это из Сечи от войскового табунщика прибыл посыльной. «Хлеб-соль, паны молодцы!» – восклицает запорожец. «Едим, да свой, а ты у порога постой!» – «Нет, братцы, – усмехается сечевик. – Так не пойдет. Дайте и мне место». И тут же вынимает из ложечника, что висит на поясе, вырезанную из груши и украшенную вензелями ложку. Подобные «гостевые» диалоги с разнообразными вариациями и интонациями можно было услышать в разных уголках казацкого Великого Луга. Для запорожских казаков гостеприимство было той извечной и крепкой земной основой, тем заведенным с дедов-прадедов порядком, на котором держалось бытие. «Сей обычай был у запорожцев не только к приятелям и знакомым, но и к посторонним людям, и наблюдали сию страннолюбия добродетель строго и неупустительно», – отмечали современники приветливость сечевиков. Плавневая юшка или казацкий степной кулеш часто превращались в трапезу, которая соединяла многих незнакомых до этого людей. Чумак чумака, рыбак рыбака, а казак казака издали видят. Под разными крышами свободному запорожцу приходилось быть гостем, часто и он сам принимал гостей. Разные люди попадали к казакам. Иные месяцами жили среди них. И никто не смел сказать гостю: «Ты даром казацкий хлеб ешь». Если же кто из сечевиков все же укорял чужака за гостевую дармовщинку, то его свои же и одергивали: «Ты, братец, видать, заказаковался, что так к гостям относишься».