Заповедь любви

– Ты говорил, что спроектированная тобой сенокосилка одна накосит за день столько сена, сколько десяти человекам косами за неделю не накосить. Мы подошли к подъезду и остановились. Я с грустью осознал, что Вася не понимает глубины происшедших со мной перемен и попытался еще раз все объяснить. Он протянул руку к дверной рукоятке, распахнул створку и сделал шаг назад, пропуская меня вперед себя.

– Позволь мне объясниться, – обернулся я к нему, остановившись в дверном проеме.

– В чем ты хочешь объясняться?

– Я не хочу заниматься тем, что отдаляет меня от Бога – вчерашний день перевернул мою жизнь. Я стал совершенно другим. Как ты не можешь этого понять?

– А как ты не можешь понять, что от Бога нас отдаляет не то, что мы делаем, а для кого – для себя или для Христа? – возвысил голос Вася.

– Ты что, Христа к сенокосилке привязываешь? – удивился я.

– Почему бы нет? Если твоя сенокосилка принесет доход монастырю, поможет накормить голодных, одеть нищих – значит, она принесет доход Христу, накормит и оденет Его. У монастыря около 200 десятин земли в разных местах уезда. Конечно, это не Сашка Крилов, у которого землицы немерено, но если ты жаждешь пожить и потрудиться при монастыре для Бога, то почему бы не делать это с максимальной эффективностью – заниматься тем, чему обучен?

Я не успел ответить, так как с лестницы неожиданно скатился Лешинька. Смеясь и размахивая над головой парой изящных женских сапожек, украшенных по голенищу орнаментом из мелкого бисера, он чуть не сбил меня с ног. Вася, отпустив рукоятку двери, отскочил в сторону, давая дорогу юродивому. Подпрыгивая, выкрикивая какие-то несвязанные слова, тот побежал вдоль корпуса к Святым воротам. Мы удивленно смотрели ему вслед, а когда снова повернулись лицами друг к другу, прямо перед нами оказалась стройная, миловидная лицом молодая монахиня. Вероятно, она подошла со стороны административного корпуса, пока мы глазели на Лешиньку. Опустив глаза долу и не имея другой возможности пройти в подъезд, монахиня молча проскользнула между нами, обдав запахом ладана и непередаваемым ощущением свежести. Она уже затворяла за собой дверь, как вдруг Вася окликнул ее:

– Оля³¹!

Монахиня обернулась, подняла глаза и с удивлением тихо произнесла:

– Васютка?

– Оленька! Как ты похорошела!

– Не смущай, а то я покраснею.

Она снова на миг опустила глаза и, справившись с эмоциями, взглянула на Васю:

– А ты-то как возмужал – солидный отец семейства.

– Да, я женат, – с оттенком грусти признался Вася. – Жена в Петербурге, не смогла со мной поехать, Катенька приболела.

– Катенька – это дочь?

– Да.

– Поздравляю. Очень рада за вас.

Они стояли друг против друга в дверном проеме, смотрели друг другу в глаза и улыбались, уединившись от всего мира в только им известных воспоминаниях.

– Ах, извини, – вернулся к действительности Вася, тронул меня за локоть и представил молодой монахине: – Это мой друг, Михаил. Он хотел бы поговорить с матушкой по очень важному для него и монастыря делу.

– Здравствуйте, Михаил, – тихо произнесла Ольга и улыбнулась мне.

Я тоже улыбнулся:

– Здравствуйте, Оля.

– Матушка скоро подойдет в мастерскую. Я закончила вышивать картину, она желает взглянуть, как получилось. А пока вы можете пройти к Петру Антоновичу, он на днях спрашивал меня, есть ли какие вести из Питера от Васютки с Харитошей. Будет рад увидеть и Васю, и вас тоже. Вы ведь художник? – полуутвердительно спросила она, ища ответа в моих глазах.

– Нет, я не художник, но…

– Неважно, главное, вы добрый – я это увидела, а остальное второстепенно.

Она снова открыла захлопнувшуюся дверь подъезда и, приподнимая над ступеньками полы черной рясы, побежала по лестнице наверх.

– А можно нам на твою картину посмотреть? – крикнул я ей вдогонку.

– Если Петр Антонович позволит, – донеслось с площадки второго этажа.

В золотошвейной мастерской

Петр Антонович оказался благообразным старцем – мощный телом, с крупными чертами лица, с длинной, ниже груди, изрядно поседевшей бородой и такими же длинными, колечками ниспадавшими на плечи волосами. Одет он был в просторную, с широкими рукавами рясу темно-серого цвета. Нашли мы его в чеботарне за разговором с унизывающей чеботы бисером мастерицей. Облобызав троекратно сначала Василия, а затем и меня, Петр Антонович начал расспрашивать о Петербурге, о преподавателях Академии художеств, посетовал, что Васютка не привел с собой Харитошу (так он по-свойски называл Николая Харитонова). Из чеботарни мы прошли в живописную мастерскую, где Вася ввел мэтра живописи в курс моих проблем.

– Пойдемте в золотошвейную: матушка, пожалуй, уже там, вот и сговоритесь, – предложил Петр Антонович.

Золотошвейная мастерская располагалась рядом с чеботарней, на втором этаже, напротив иконописной мастерской. Петр Антонович негромко постучал в дверь, выждал пару секунд и открыл ее.