Заповедь любви

Я промолчал – времени до встречи с игуменьей было достаточно. Вот только перекусить страсть как хотелось – с утра кроме просфоры, полученной при причастии, во рту ни маковой росинки.

– Пройдемте к бричке – у меня там молочко припасено, хлебушек, пирожки, – все тем же просительным тоном гнусавил юноша. – Винцо есть деревенское, если желаете.

«Как все сегодня ладно получается, – подумалось мне. – К игуменье не знал, как подойти, – она со мной первая заговорила. Забеспокоился, что ее другие люди отвлекают, – люди в сторону отошли. Под ложечкой от голода засосало – пирожки предлагают. Что ж, от даров судьбы не отказываются».

Мы подошли к бричке.

– Глаша! – окликнул Ермолай расслабившуюся под теплыми лучами девицу, – сходи к сестрице в монастырь, посудачьте о чем-нибудь полчасика, мы тут о делах поговорим.

Глаша открыла глаза, ойкнула, увидев меня и, оправив на себе платье, плавно сошла с брички на землю. В этот раз она была обута. Но что это за обувь – разношенные лыковые лапти, надетые поверх онучей. Правда, онучи были одного цвета и одной фактуры с платьем, что говорило о наличии у девицы вкуса.

Ермолай предложил мне устраиваться в бричке, отстегнул у лошади мешок с сеном, привязал его позади сидений, а мне подал из дорожного ящика корзину со снедью и посудой. Сам забрался на козлы, развернувшись ко мне лицом. Глаша, беспрестанно оглядываясь на нас, пошла к воротам монастыря.

Припасов в корзине хватило бы человек на пять. Я налил в алюминиевую кружку молока из большой трехлитровой бутыли, отломил ломоть ржаного хлеба и с удовольствием приступил к своему позднему завтраку.

Ермолай, собравшись с мыслями, начал свое оправдательное повествование издалека.

– Мои родители – люди бедные, а братьев да сестер одиннадцать человек. Прокормить такую ораву им было не под силу, вот и отдали меня в семью дядюшки – у Александра Егоровича-то с тетей Нюшей детей не было. Баловали меня поначалу. А как вырос, дядя корить стал, что не в его я масть пошел – жилки предпринимательской нет. За что меня корить, если баловал? Сам еще пацаненку балалайку подарил. Через нее я пляски да частушки полюбил, а потом и Глашу. Сказал о Глаше дяде, а он осерчал. У самого, говорит, в голове одни танцульки, и невесту-голодранку под стать себе нашел! Тетушка за нас с Глашей заступаться стала, так он и на нее цыкнул. Я, говорит, думал приумножателя капиталов вырастить, а вырастил прожигателя. Помру – все пропляшут со своей лапотошницей, и тебе – это он тетеньке – куска хлеба не оставят. Сказал, что если я за ум не возьмусь, то лишит меня всякого наследства. Потом отошел немного и поручил, как последний шанс для оправдания, сразу два дела: вас встретить и Марфу Игнатьевну плясками да частушками восхитить, чтоб установить с ней более тесные отношения, привлечь и потом посвататься.

– Марфа Игнатьевна – это та дама с кружевным воротничком, перед которой ты вчера выплясывал, а потом в центр круга вывел? – поинтересовался я, вытирая платком губы.

– Она-с. Одним пароходом с вами прибыла. Я краешком глаза видел, что вы ждете меня на дебаркадере.

– Так чего ж не подошел?

– Я же говорю вам, даму обхаживал.

– Так эта дама почти вдвое тебя старше!

– Зато вдова-с, и землицы у нее поболее, чем у моего дяденьки. К тому же восемь десятин – по соседству с дяденькиной землей. Дяденька считает, что это хороший шанс пристроить меня, ибо Марфа Игнатьевна – баба хваткая, не позволит профукать капиталы.

– Значит, Глаша теперь побоку, – резюмировал я услышанное и сложил платочек в карман.

– Все зависит от вас.

– ???

– Если вы поедете сейчас со мной к дядюшке, допустите до дел и поможете проявить себя, то дядюшка, возможно, переменит свое мнение обо мне и позволит жениться на Глаше. Со своей стороны, смею вас заверить, что я переменился, стал человеком ответственным, на которого можно положиться и буду стараться во всем вам угодить.

– Какой же ты ответственный, если пустякового поручения не выполнил – не встретил меня на дебаркадере? Послал бы кого сказать – ждать или нет.

– Я же вам объяснял, что занят был – увлекал Марфу Игнатьевну. И к тому ж полагал, что вы тоже к нашему кругу подойдете. Все говорят, что я и плясун, и балалаечник от Бога – как же можно было мимо пройти? А когда увидел, что вы пропали, по всей Мологе потом искал.

– Глаша тебя любит?

– А как же!

– Давно ты с ней гуляешь?

– С год, пожалуй.

– И ты считаешь ответственным поведением обнадежить девицу, скомпрометировать своим гуляньем с ней, а потом в сторону увильнуть?

– Так я же еще не увильнул и не хочу этого делать – все зависит от вас!

Мне стало жалко и Глашу, и Александра Егоровича, и Марфу Игнатьевну; да и этого инфантильного юношу, который в двадцать лет не хотел и не умел распоряжаться своей жизнью, а значит, пока не захочет и не научится, был обречен обижаться на всех и на вся, попрекать других в собственных несчастьях и без конца перед всеми оправдываться. Незавидная судьба. Нравоучения тут бесполезны – разве что встряска хорошая. Но тряхнуть должно хорошо!