Заповедь

Кто-то вонзил мне кинжал в спину, круто повернул раз, второй... Я чуть не взвыл от боли... Если ты, Лена, не кривишь душой — как будто она может обманывать?! — то почему ты не рядом со мной?

— Я по телевидению услышала, что ты во Владикавказе, — сообщила она. — Едва выдержала до утра...

И опять я чуть не взвыл. Как?! Борис тебе ничего не сказал? Он задолго до моего приезда в Осетию знал, что я буду здесь, ведь именно он дал согласие на проведение турнира в городе на Тереке. И ничего не сказал жене?! Годы, годы, что вы делаете с друзьями?..

— Извини, я не решился сообщить тебе, — слова мне давались с трудом.

— Не решился? — я по тону уловил, как она поразилась. — Ты же не был стеснительным.

— Но тогда и ты не была женой главы администрации, — напомнил я.

Она долго не подавала голоса, так что я, заподозрив, что телефон отключился, дыхнул в трубку:

— Алло!..

— Я ушла от него, — едва услышал я и, пораженный, подозревая, что мне послышалось, замер. — Да, Алашка, ушла, — подтвердила она, и я почувствовал, как напряженно ждет она моей реакции на новость: ответ мой значил для нее многое...

— Давно?

— Только что, — промолвила она. — Как много значит для тебя эта игра? — спросила она.

Стоп, Лена! Этого тебе не надо было говорить. Этого не тронь! Проблема касается только меня. И я сам должен на нее ответить. Но вот уже сколько лет не могу ни успокоить себя, ни признаться, что посвятил жизнь призраку...

— Я перечитала Стефана Цвейга, совсем недавно Набокова, и мне стало страшно за тебя, — глухо произнесла она. — Они описывают шахматистов такими... странными... И ты, Алашка, вращаешься среди них...

Погоди, Лена! — мысленно закричал я. Ты мне делаешь невероятно больно!.. Ты же умница, неужели не понимаешь, почему я отдал шахматам всего себя? Вспомни, как это началось, поразмысли над тем, был ли у меня другой путь... — Ты мог стать писателем, — бросала она отравленные стрелы одну за другой. — Помнишь, как мы восторгались твоими сочинениями?..

Лена, зачем ты завела этот разговор? И в такой день!.. Нет, нет, я должен был прервать ее! И я зло спросил:

— А как же дети, Лена?

— А что дети? — нарочито беспечно, хотя я нутром чувствовал, что этот вопрос ее мучает, ответила она. — Они уже сами имеют взрослых детей. Сын Кима, он же мой внук, собирается жениться, скоро сделает меня прабабушкой. И диплом Инессиной дочери мы уже обмыли... Они догадываются, что только ради их родителей я это не совершила тридцать пять лет назад... Мне надо с тобой встретиться, — сказала она. — Сейчас.

— Сейчас? — испугался я. — Сейчас никак нельзя... — Она ждала объяснений. — Сегодня у меня решающая партия...

— Она же вечером...

— Но... я же готовлюсь к ней, — ей, как и вообще всем, не имеющим отношения к профессиональным шахматам, было бесполезно рассказывать о том, что в день игры мастер не должен подвергаться никаким эмоциональным всплескам; нельзя, чтобы его вывело из себя неосторожное слово, а тем более такое событие, как встреча с женщиной, когда-то любимой, расставание с которой нанесло душевную рану, кровоточившую многие годы... Я подумал: КОГДА-ТО любимой... КОГДА-ТО... Не пытаюсь ли я сам себя обмануть?

— Тебе надо обязательно выиграть? — спросила она.

— Очень! — выдохнул я.

— И что это даст тебе?

— Я получу право играть в межзональном турнире.

— И что дальше? — пыталась вникнуть Лена в ситуацию.

— Если там войду в пятерку победителей — стану претендентом.

— И?

— И приму участие в матчах претендентов, — старательно пояснил я.

— А потом?

— Если сумею победить сперва в четверть-, потом в полу- и, наконец, в финале, то буду играть матч с чемпионом мира.

— А победив его, станешь чемпионом, — догадалась она.

— Точно.

— И чтоб задуманное тобой не сорвалось, это зависит от одной партии?

— Порой это зависит от одного хода, — вздохнул я.

— От одного хода, — повторила она. — Как в жизни... Допусти ты одну оплошность...

— ... и все надо начинать сначала, — не стал замечать я, что мысли ее опасно вильнули в сторону от шахмат...

— Грустно... И все эти муки для того, чтобы тебя назвали чемпионом?

— И все это для того, чтобы стать чемпионом, — подтвердил я.

— Говорят, Каспаров и Карпов стали миллионерами, причем валютными.

— Это не главное, — обиделся я.

— Но и это имеет значение? — допытывалась она.

— Не стану отрицать, — сказал я.

— А сейчас у тебя нет валюты, — высказала она догадку.

— Нет...

— Боже мой, какова цена одного хода! — воскликнула она.

Я невольно засмеялся:

— Дело не только в одном ходе, который необходимо сделать в решающий момент в решающей партии. Необходимо в нескольких турнирах и матчах сделать тысячи других добротных и даже прекрасных ходов. И каждый из них надо отыскать... И времени на это дается в обрез, в среднем три-четыре минуты на ход.

— Грустно, — вновь глухо произнесла она.

— Грустно, — согласился я.

— И смешно! — неожиданно жестко добавила она.

Я почувствовал, что способен сорваться, наговорить колкостей, и сделал еще одну попытку перевести разговор на другую тему.

— А как поживает Верунья? — вспомнил я близкую подругу Лены.