Заповедная Россия. Прогулки по русскому лесу XIX века

Речь Ключевского, прозвучавшая в Московской духовной академии 25 сентября 1892 года[245], возвращала слушателей в монастырь, основанный Сергием в «дремучем лесу» России XIV века. Историк начал с сожаления о том, что у монастырских ворот в былое время не дежурил летописец, который описал бы поток паломников, пришедших за эти столетия «поклониться гробу преподобного Сергия», а затем разойтись по всем уголкам земли Русской [Ключевский 1892: 190][246]. Ключевский даже озвучивает свой воображаемый состав этого паломнического потока: «иноки, и князья, и вельможи, и простые люди» [Ключевский 1991: 388] приходили к святому до конца его дней. Такое же разнообразие можно наблюдать и сегодня: политические лидеры приезжают к нему в кризисных ситуациях, простые люди – в час беды или радости. Ключевского поражает то, что эта людская река остается все той же – и состав этого «притока», и сам преподобный Сергий, и эмоции тех, кто приходит на его могилу. «У этого чувства уже нет истории, как для того, кто покоится в этой гробнице, давно остановилось движение времени» [Ключевский 1892: 190]. Но Ключевский не говорит, что Россия за последние пять столетий не изменилась: «старые понятия иссякали, новые пробивались или наплывали». Но даже с учетом этих перемен эмоции были прежними. «Глубокое содержание» русской политической и духовной жизни каким-то образом сохранялось в думах и поступках, с которыми паломники столетиями приходили к могиле Сергия. Спросите у паломников, кем был Сергий для своего времени, и ответят немногие, пишет Ключевский. Спросите, кто он для них сегодня, и каждый «ответит твердо и вразумительно» [Ключевский 1991: 388].

Иными словами, Ключевский описывает такие безвременье и сиюминутность, которые невероятно напоминают изображаемые Нестеровым на его картинах. Взгляд историка также тесно связан с определенными территориями – этими «дремучими лесами», растянувшимися к северу и к востоку от Москвы. Святой Сергий Ключевского – это человек огромной мощи и смиренного духа, чьи труды и не вызывающие сомнений моральные качества стали примером для народа, который, как формулирует историк, оказался «сбитым врагами в междуречье Оки и Верхней Волги» [Ключевский 1991: 397], притеснялся Литвой с запада, а татарами – на юге. Сергий со своими последователями представлялся «смелым разведчиком», открывающим новые земли на северо-востоке – Волжско-Двинский водораздел, как их называет Ключевский. По его мнению, Сергий дает толчок к возрождению русского общества не на поле брани, а в лесах. «Ради спасения души монах бежал из мира в заволжский лес, а мирянин цеплялся за него и с его помощью заводил в этом лесу новый русский мир. Так создавалась верхневолжская Великороссия дружными усилиями монаха и крестьянина, воспитанных духом, какой вдохнул в русское общество преподобный Сергий» [Ключевский 1991: 398].

Этот Волжско-Двинский водораздел, обозначаемый Ключевским, – территория между двух рек, одна из которых впадает на севере в Белое море, а вторая на юге в Каспийское. Между тем эти реки выступают здесь не как транспортные артерии, а как охранительницы возрождаемой культуры, рубежи, за которыми лес из нестеровских берез и елок становится надежным укрытием как для монашества, так и для сельского хозяйства. По Ключевскому, северная отшельническая пустынь играет ключевую роль в формировании национального характера: она воплощает «практическую школу благонравия» и развивает «уменье отдавать всего себя на общее дело, навык к усиленному труду и привычку к строгому порядку в занятиях, помыслах и чувствах» [Ключевский 1991: 393]. Его пустынь являлась землей «труда, мысли и молитвы». По его мнению, этот символ обновления (духовного, морального и политического) мог сообщить нечто важное для России конца XIX века, донести, что леса этого водораздела на севере могут стать символическим колодцем, в водах которого русские смогли бы обрести духовное возрождение. Сергий воплощает в себе сущность этих земель. Неподвластность эмоций, которые он вызывает, времени и его непреходящая значимость, несмотря на происходящие перемены, выглядят обещанием духовного обновления в результате «дружных усилий» и в союзе «труда, мысли и молитвы» [Ключевский 1991:394]. Его смиренный образ предстает неким мифом и идеалом совсем как равнинные земли, не знающие потрясений, у Розанова[247].