Заповедная Россия. Прогулки по русскому лесу XIX века

Помимо этого сдвига в сторону по-прежнему гуманистического, но куда более глубокого видения русского народа, якутские пейзажи наделили Короленко особым пониманием отношений между человеком и природой. Советский этнограф М. К. Азадовский написал две статьи о Короленко, проникнутые глубокой симпатией к русскому борцу за гражданские свободы. По мнению Азадовского, для Короленко сибирские пейзажи – это картины принципиально чуждого ему мира. И хотя в какой-то степени такой взгляд обусловлен его собственным статусом изгоя, «чужака» в этих местах, Азадовский убежден, что здесь играет роль и менее очевидный фактор. Неизведанные земли бассейна реки Лены, несущей свои воды на север вдоль неприступных скал, изначально произвели на писателя ожидаемое впечатление чего-то грандиозного. Однако Короленко эту встречу пережил не в одиночестве, в отличие от своих предшественников – рассказчика у Тургенева или романтического героя с полотен Каспара Давида Фридриха, – его сопровождал местный извозчик-«хохол», семья которого сделала эти дикие места своим домом. С трепетной и восторженной первой реакцией Короленко контрастировала исполненная скорби реакция местного. Вот как он описывал свои чувства в опубликованных посмертно незаконченных заметках о своих сибирских приключениях: «Я любовался красою дикой природы и думал, что никогда еще не видал ничего более красивого, чем это “пустынное место”» [Короленко 1923: 65–66]. Но, как отмечает уже Азадовский, «рядом стоял другой созерцатель – постоянный обитатель этих величественных скал, станочник Фрол» [Азадовский 1960: 518]. «“Камнями этими поманили наших отцов”, – сказал он, – и в лице его я прочел почти ненависть» [Короленко 1923: 66]. Другой житель этого захолустья, простодушный мечтатель Микеша, тоже отрицает местные красоты «на своем наивно изломанном наречии средней Лены»: «Нет. Белом свете хорошо.

За горами хорошо… А мы тут… зачем живем? Пеструю столбу караулим… Пеструю столбу, да серый камень, да темную лесу…» [Короленко 1923: 66]. По мнению Азадовского, «эти-то, идущие от человека, ощущения в корень убивают романтическую настроенность художника и не позволяют отдаться непосредственному созерцанию природы и слиянию с ней. <…> С этими настроениями сливаются, усиленно питая их, настроения изгнанника – человека, оторванного от родины, от обаяния другой, светлой и ласковой природы» [Азадовский 1960: 518–519][197].

Азадовский полагает, что здесь раскрывается важная деталь в восприятии Короленко окружающего его мира. Природа для него всегда неотъемлемо связана с миром человека – с его трудом, общественной деятельностью и сложной эмоциональной жизнью. Из процитированного выше отрывка видно, что даже враждебный взгляд местного жителя (и его «почти ненависть») демонстрирует авторское стремление к объединению, как сформулировал Азадовский, индивидуалистического, эмоционального и психологического с социальным и общим гуманистическим [Азадовский 1960: 538]. «В пустынных местах», как и другие его природописания, фокусируется на пейзажах обитаемых, «рабочих пространствах», отношениях человека и природы, лесах и реках и на выживании там людей. Короленко исследует взаимосвязи между трудом, историей и мифом. Повествовательная манера прозы Короленко описывается Азадовским как многоголосие, разнообразие точек зрения, уравновешивающее романтические порывы и помогающее достичь того, что Ричард Уайт считал обязательным для любых текстов природописания:

«иронии, сатиры, парадоксальности и контекста» – возникших «только потому, что мир – это непростое место» [White 2002: 150]. В Сибири Короленко открыл для себя сложные условия существования человека в этом суровом мире природы и разработал собственный творческий метод описания жизни в этих сложных условиях, при котором стремление обрести единство с природой неизменно осложняется этими самыми многоголосием, иронией, парадоксальностью и контекстом. В его сибирских заметках грандиозные пейзажи ничуть не похожи на изображенные Анселем Адамсом картины американского Запада или Аляски Джона Мьюра – образы обетованного свыше национального величия.