Заповедная Россия. Прогулки по русскому лесу XIX века

Именно подобные переходы от символического к материальному (воде, реке, дождю, слезам) и обратно даются Короленко с особым блеском – так он удерживается в центре реки, в позиции, из-за которой местные не сразу могут понять, друг он или враг. Когда Короленко со своими племянниками оставляет Ветлугу и «Любимчика» и направляется к Светлояру, они проходят сквозь земли старообрядцев, углубляются в мир, где их встречают неизменные подозрительность и недоверие, ставшие за столетия преследований второй натурой. После холодного приема, оказанного им смотрителем старообрядческого кладбища, Короленко понимает, что его бы приняли «как сильного врага или как союзника», приди он с колокольцами чиновничьей инспекции или с благочестивым приветом. Тогда его бы знали, как встретить.

Но я не пришел ни с тем, ни с другим. Я принес с собой только наблюдательность, и скит холодно замыкался передо мной, быть может чувствуя во мне именно то новое, третье, которое идет на старую веру… И «быша последняя горше первых».

Гонения она выдержала. Не может выдержать равнодушия… [Короленко 1953–1956, 3: 168].

Если сравнивать с тем, как изображал староверов Мельников, Короленко скорее скептичен, чем исполнен ностальгии. Вот они, эти пустынные места, о которых он пишет, близкие к вымиранию, если еще не сгинувшие, то исчезающие с лица земли. Фанатизм и апокалиптическая готовность к самосожжению или ритуальному оскоплению, детали сектантского быта, которые так интересовали литературный Петербург на рубеже столетий, в повествовании Короленко уступают место смерти от банального забвения, некоего вымученного равнодушия[208]. Здесь больше нет общин, только одинокие старые люди, несколько женщин на берегу, которые даже не заговорили с ним, да отшельники с безумным взором, рассказывающие легенды на берегу Светлояра. Землянки на болотах и в раскидистых корнях прибрежных деревьев теперь опустели, а тропинка к кладбищу на холме едва заметна. Старая вера, словно сам Китеж, будто бы погрузилась в пейзаж, который укроет ее навсегда.

В эти земли Короленко зовет «мечта народа» – китежская легенда о двух мирах, сошедшихся в одном месте. Версия Короленко лирико-этнографическая, это пересказ различных легенд о граде Китеже (многие известны нам из романа Мельникова), но одновременно – передача выразительным слогом психологической и художественной сути этих мифов.

Итак, над озером Светлояром стоят два мира: один – настоящий, но невидимый, другой – видимый, но ненастоящий. И сплетаются друг с другом, покрывают и проникают друг в друга. Ненастоящий, призрачный мир устойчивее истинного. Последний только изредка мелькнет для благочестивого взора сквозь водную пелену и исчезнет. Прозвенит и смолкнет. И опять водворяется грубый обман телесных чувств… [Короленко 1953–1956,3: 131].

К Светлояру нас подводят в череде сменяющих друг друга ожиданий, разочарования и нового очарования: в первый визит писателя к озеру его ямщик остановил лошадей, указал на озеро, и Короленко поразился: и только?.. Маленькое, непримечательное овальное озерцо в венчике берез.

Как? Это и есть Светлояр, над которым витает легенда о «невидимом граде», куда из дальних мест, из-за Перми, порой даже из-за Урала, стекаются люди разной веры, чтобы раскинуть под дубами свои божницы, молиться, слушать таинственные китежские звоны и крепко стоять в спорах за свою веру?.. По рассказам и даже по описанию Мельникова-Печерского я ждал увидеть непроходимые леса, узкие тропинки, места укрытые и темные, с осторожными шепотами «пустыни» [Короленко 1953–1956, 3: 129].

Во второй же визит к озеру писателя покорила его «почти загадочная простота», он был очарован его «своеобразным обаянием». Пытаясь вспомнить, что же озеро ему напоминает, он вдруг осознает: это же «старинные иконки нехитрого письма»!