Заповедная Россия. Прогулки по русскому лесу XIX века

В сдержанной, но выразительной манере Короленко описывает нам как «преображение мира», с его прислушивающимися к безмолвным молитвам монахов деревьями, так и «распад космический», в результате которого идеальная красота лесного озера оказывается разрушена, а «матерь-пустыня» осквернена дорогами. Один из актов вероотступничества, составляющих эмоциональный и смысловой центр повествования романа Достоевского «Братья Карамазовы», – осквернение иконы: пьяный Карамазов-отец топчет икону Богоматери, чтобы вывести из себя свою истово верующую жену. Этот акт осквернения затем повторяется – в тот момент, когда отец рассказывает о случившемся сыну Алеше, вероятно попросту забыв, что речь идет о его матери[210]. Подобное «двойное» разрушение описывается и у Короленко: ведь оскверняются и само место, и его образ; здесь употребление писателем выражения «матерь-пустыня» также подразумевает попрание священной материнской фигуры. Святость озера происходит не из какой-то эстетической его характеристики, вроде живописности или чистоты, а из того особого внимания, которое ему уделяется, и, быть может, именно из нехватки внешнего великолепия. И что с ним теперь? В последнем абзаце иконические образы уступают место хронике и журналистскому стилю. В тексте Короленко присутствует намек на агрессию или даже изнасилование, поскольку «тайна» (слово женского рода) или упомянутая ранее «матерь-пустыня» «лежит обнаженная у большой дороги» и прячется в тени[211].

Художественная сила языка Короленко в определенной мере рождается из резких переключений повествования со священной простой красоты к разрушенному и растерзанному. Характерно, что здесь он использует многочисленные глаголы в прошедшем времени, которые описывают, что произошло, но не сообщают нам, кто именно все это совершил. Между тем критика современности не является здесь целью Короленко. Он испытывает глубокую симпатию к самим этим местам, а вот к когда-то населявшим их людям его отношение намного сложнее. По мнению Короленко, у староверов было «много наивного чувства, мало живой мысли». Среди них не найдется ровни Степану, или «волку», или охотнику Аксену. Здесь есть лишь глухой старик, слышащий китежские колокола, которые напоминают ему родную деревню, да странник с «колющими глазами», цитирующий стихи да псалмы. И есть мирно рыбачащий старец, пересказывающий Короленко легенду об исчезнувшем местном жителе – сгинувшем, по общему мнению, в подводном царстве Китежа (в изложении Короленко создается впечатление, что его на самом деле просто убили).

В уже упоминавшейся мимоходом повести «За иконой» интерес Короленко лежит не столько в самой иконе (которая даже не описана), сколько в разнообразии способов ее почитания и в традициях подобных процессий. А в своем очерке «В пустынных местах» Короленко кажется более чутким как к самому образу, так и к проблемам изображения и ожиданий: икона позволяет ему представить идеализированную модель мира, а заодно рассказывает о так интересующих Короленко способах взаимодействия изображения с реальностью – его внимание к этой теме, вероятно, было обусловлено его собственными опытами в рисовании[212]. «В голодный год» же, после описаний горящих лесов к северу от Нижнего, начинается с вопроса, что же такое голод. Короленко настаивает, что вопрос этот не формальный: ведь готовность обывателя поверить в кошмарность трагедии зависит от его представлений о том, как этот голод выглядит.