Заповедная Россия. Прогулки по русскому лесу XIX века

Меня потянуло купаться. Отойдя подальше, чтобы не помешать доброму человеку таскать из кажущегося озера несуществующих рыб, я разделся недалеко от кладочки с привязанной лодкой и с наслаждением кинулся в воду. Надо мной спокойное высокое небо. Маленькое золотистое облако тает в румяных отблесках. Подо мной – загадочная глубина, бездонная и таинственная.

<…> Набрав воздуху, я опускаюсь вертикально в глубину. Холодно, вода очень плотная. Невольное ощущение жути и таинственности… Меня быстро выносит опять на поверхность… <…> Я делаю вторую попытку. На этот раз – удачнее и глубже. Вода еще холоднее и выжимает кверху, как пружина, но все же мне удается нащупать ногой какой-то предмет. Ветка дерева. Она уходит из-под ноги, но тут же другая, третья. Как будто вершины потонувшего леса… Я вишу между ними на глубине, плотной и темной. Еще усилие. Звон в ушах. Меня быстро выносит на поверхность, и я глубоко вздыхаю полною грудью [Короленко 1953–1956, 3: 143].

Есть что-то извечное в этом желании погрузиться в озеро Светлояр; чудесно само физическое ощущение, и не менее чудесно описание переживаемого Короленко – тактильный шок (глубина, холод, плотность воды, тянущаяся в поиске опоры нога) от погружения, перехватывающий дыхание нырок в другое измерение. Ныряя, Короленко не достает дна (озеро и впрямь достаточно глубокое), но он осуществляет физический, телесный контакт с этим озером, столь мифологизированным как старообрядческой традицией, так и ее более поздними трактовками русской писательской братии и богемы[213]. Короленко привлекают эти мифы и легенды, но привлекает и само озеро – у него появляются физическая потребность ухватить суть этого места и какое-то озорное желание слегка подурачиться. В примечании Короленко говорится, что озеро имеет вулканическое происхождение. Ученые до сих пор спорят о том, как оно образовалось; любопытно, что экскурс в геологию сведен Короленко к примечанию, словно подобное определение не дает того понимания озера, которое обеспечит непосредственное погружение в него. Современные паломники на Светлояр осуждают тех, кто приходит туда поплавать; летом 2007 года наш экскурсовод (эколог из близлежащего заповедника, кладезь любопытных фактов из мира ботаники и местных легенд) объяснил, что купающимся там в жаркий день семьям просто некуда больше пойти. Но для паломников вода озера священна, а дотрагиваться до нее или черпать ее можно только в ритуальных целях – и точно не для банального удовольствия окунуться в жару. Прыжок Короленко в чистые холодные воды кажется таким же противозаконным актом или даже материальным подтверждением того факта, что здесь он просто как обыватель, а не паломник.

Широта интересов Короленко в данном очерке проявляется в его внимании не только к лесу как таковому, но и к лесоводству в целом. Земля вокруг озера, как мы помним, обнажена: «Теперь леса порубили, проложили в чащах дороги, скиты разорили, тайна выдыхается. К “святому озеру” тоже подошли разделанные поля» [Короленко 1953–1956, 3: 130]. Короленко играет здесь не только на контрасте между поруганным пейзажем и святым образом, но и на несоответствии того, что сам наблюдает, – лишенной лесов пустыни – описанным Мельниковым густым чащобам. То, что Мельников замалчивал, Короленко выводит на первый план. Заросшие лесами северные берега Волги активно вырубались на протяжении десятилетий, предшествовавших поездке писателя на Светлояр, что отразилось на судоходности реки и на сельском хозяйстве – в результате этого были сформированы императорские комиссии и прозвучали те самые призывающие к действию сигналы тревоги: «Никогда леса не рубились у нас так беспощадно, как в настоящее время, и уже на огромной площади, расположенной вдоль притоков северной и средней Волги»[214]. Короленко заостряет наше внимание на том, как природные изменения приводят к изменению мифических пейзажей, но одновременно создает картину современного лесохозяйствования, как оно практикуется в отдаленных районах, в качестве полевого отчета о «рациональном лесопользовании».