Запоздалое признание

Мне приснилось, что гинет цветов худосочье,
Что пресытился сад листвяного житья
И что смерть и его раздирает на клочья,
И тебя раздирает, вещунья моя.

И роняет житье золотую одежку,

Выцветает погост, и осунулся гроб;
Исчезает и лес, где я вытоптал стежку
Победительной явью заблудшихся стоп.

И бессмысленный труд не бурлит в околотке,

Не безбытится смех, не горюет печаль;
Ни к чему облака – ясных зорь подзолотки,
Облака – божества – и бессмертье – и даль.

Только я еще длюсь – на развалинах рая,

Где темнот кудлобровых мне щерится дщерь, —
Ввечеру мою дверь поплотней запирая —
Ибо надо на свете укрыться за дверь.

Только длится сверчок, тарахтящий в запечье,

Ангел вьюжит крылами белесую ночь…
Для сверчка и для ангела длю свою речь я,
Потому что невмочь мне – на свете невмочь.

Горе

Когда-то казалось, что в мире широком
Иду неприступный, не связанный роком.

Казалось, на зависть хмарному миражу,

Я сам себя грежу – я сам себя лажу.

Казалось – тайком, избежав узнаванья,

Во злых сновиденьях – копится призванье.

Казалось, меня еще морок не скоро

Узнает в цветах, водворит среди бора…

Я понял – во зло надо вслушаться: зло ведь

Труднее усахарить, чем обескровить.

Мне тьма ворожила, запомнил ту тень я…

И прежде удара – не стало спасенья.

А просить о подмоге душа хотела —

Так сперва была рана, а после – тело…

И ни мига не втиснется в этом прозоре,

Чтобы я уже был и чтоб не было – горе.

Ночь

Эта ночь – небывалая! Ночь примерещий…
Из далеких загробий приходит сюда.
И не важно, как плачут усопшие вещи:
Не на всякую смерть есть бессмертья узда…

Все знакомо за гробом! В кормушке знакомой

Для слетевшихся духов – безбытья плева!
И на все, что случится, глядишь ты с оскомой,
Как на лето и зиму глядят дерева!

И спустился Снитрупок по нитке паучьей,

Зазирает в окно: мол, кому тут милы?
А на Месяце где-то, далеко за тучей,
Люди сбросили бога с Тарпейской скалы.

В час воскрешенья

В час воскрешенья Божья мощь
          Спешит событьям на подмогу.
Не все свершится в эту нощь,
          Как свыше примечталось Богу.

Бывают горла, чей призыв

          Невозвратимо смолк в могиле,
И кровь, которую пролив,
          От века дважды не пролили.

Труха, какой постыла боль

          И ужаса, и сокрушенья!
И кость, заносчивая столь,
          Что не захочет – воскрешенья!

Что толку, если трубный глас

          Нас от минувшего отколет?
Есть смех, звеневший – только раз,
          И плач, который – не позволит!

Одиночество