Запрещенная Таня

Татьяна знала, что Миша видел большее ее блокадной грязи. Она была знаменем Ленинграда, его голосом. Ее берегли. Радиокомитет обеспечивал ее не только пайками и усиленным питанием, но особым режимом доступа к информации. Да, она видела сталактиты из нечистот и замерзших подъездах, льдины поноса на улицах и желтые глыбы застывшей мочи. Однако, так близко с блокадной пропастью как Миша она не сталкивалась. Он тоже не был на передовой. Он не ел котов и собак, хотя все студенты университета ушли на фронт или на предприятия по трудовой повинности. Учиться остались лишь безнадежные инвалиды. Но Миша постоянно видел тех, кто медленно угасал на пайке иждивенца. Мишу постоянно не возила автомашина. Он часто ходил пешком и видел большее ее.

— Там так страшно? — неожиданно спросила она.

— Блокадная мадонна, засмеялся Миша, — зачем тебе знать об этом? Проза бытия и рифма не сочетаются. Если ты увидишь все это вблизи, возможно у тебя пропадет вдохновение.

— Как молоко, — почему —то сказала Татьяна, — как бело- серое молоко.

68

Зина сжимала кружку с чаем. Война как-то вымела из обхода чашки. Их заменили жестяные кружки — они хорошо грели руки, а тепло надо было беречь.

— Как хорошо, что ты опять приехала, — сказала Татьяна.

— Теперь это не для тебя, — хмуро ответила Зина.

— А почему? У тебя какие-то дела в городе Ленина, — весело спросила Татьяна, желая развеселить сестру.

Зина мрачно посмотрела на нее:

— Я больше не могу ездить на фронт. А мне постоянно дают маршруты на фронт. Там еще есть дивизии, которые входили в московское ополчение. Ополченцев там уже нет, но мы им все еще собираем продукты и вещи.

— Да и фронт уже далее от Москвы, — добавила Татьяна.

— В том —то и дело, — согласилась Зина, — но получилось так, что я поспешила с этим ополчением. Те, девушки, которые не записались со мной, теперь служит в милиции или противовоздушной обороне. А я как приписана к ополчению, так и останусь в нем, пока его не распустят, а меня не опустят в институт — доучиваться.

— Но ты при деле. С первых дней.

— Да, но теперь у меня просто нет сил опять ехать через фронтовую полосу. А тут выпала путевка в Ленинград. Я сразу за нее схватилась и поехала. Ехали кружным путем.

— А фронт, — поинтересовалась Татьяна.

— На фронте я никогда и не была, — Зина, наконец поставила кружку на стол, — в армейскую полосу мы не ездим. Но и десятки километров до фронта, это сплошная полоса разрушений, сгоревшие дерни, города через которые прошли танковые колонны. И всюду согнанные жители, и пленные, которые хоть что-то восстанавливают. А госпиталя? Ты бы их видела? Черное белье, повязки во вшах, отрезанные ноги и руки возят повозками. Трупы рядами у госпиталей. Часто из всех медикаментов остается йод. И это во фронтовых госпиталях, а что на передовой?

— Это война Зина, — тихо сказала Татьяна.

— Ты мне об этом говоришь?

— Да, я и я тоже не в самом глубоком тылу. А сейчас как доехали?

— Хуже. Чем в тот раз, когда мы перелетели в Москву.

— Хуже? — поразилась Татьяна.

— Представь себе, — Зина ослабила воротник гимнастерки и потерла шею, — тогда было легче. Ты думаешь, что голод только в вас? Только в Ленинграде?

— Не знаю.

— Об этом не говорят, но, наверное, там тоже, как и у вас, — тихо сказала Зина, — только вас как-то пытаюсь снабжать. А их нет.

— Как так нет?

— А вот так. Мне об этом шофер рассказал. Хлеб не только в вам не доходит, но и в Архангельск. И там тоже голод. Может и пострашнее вашего. Продовольствия у них нет, а нормы по сдаче продовольствия никто не снимал. Кто-то из жителей сбежал в лесах и там пропал.

— Пострашнее? — переспросила Татьяна.

— Ты не представляешь, — тихо сказала Зина, — что там твориться. На сотни километров пустота. Пустые дома. Во многих мертвецы. Их некому хоронить. И пока новые люди не приедут так и будет. Туда вывезли немного эвакуированных из Ленинграда, так они там быстро все умерли. А в леса соваться нельзя — там дезертиры.

— Какие дезертиры? — не поняла Татьяна.

— Как какие? — наклонилась к сестре Зина, — самые обычные из Красной Армии и Красного Военно-морского флота. Ты не представляешь сколько дезертиров. Бегут и из городов, когда получают повестки и с призывных пунктов и из лагерей подготовки и с фронта. Сотни тысяч, а может и миллионы сбежали.

— А ты откуда это знаешь? — поинтересовалась Татьяна.

— Понятно, что не из передач вашего радио, — ехидно ответила Зина, — люд говорят. А пока ехали сейчас, то и шоферы говорили и милиционеры и военные сопровождавшие нас. Говорили, чтобы я не высовывалась. Дезертиры девок ловят, сама знаешь для чего, а если местные сопротивляются то и убивают местных. А так дезертиры смирные. Иногда помогают пахать или грузить что-нибудь. Мужиков ведь нет в деревнях. Да и в городах ало осталось. А многие бабы к ним сами идут жить. Все лучше, чем в колхозе за палочки трудодней пахать.

— Да, все не так как в наших сводках, — вздохнула Татьяна.

— Совсем не так, Танечка. То, что вы бормочите этому никто не верит. Хотя заставляют всех слушать.