Запрещенная Таня

Она хорошо помнила тот полет. В нем преломилась, и попытка спасти себя и не зачатого, но желанного ребенка и предательство ослабевавшего Коли. Не менее тяжело было осознание предательства родного города с родителями замерзавшими в коммуналке и милой соседки Вари, которой она пожалела банку консервированного молока. Если бы она тогда знала, как долго и тяжело она будет вспоминать это консервированное молоко, эту никчемную белую жестянку со штампом, даже без бумажной обертки, то отдала бы Варе все. Но когда она вернулась, и Варя и Коля уже умерли. Ей осталось жить и платить за собственную слабость. Она помнила тот рейс.

— Мы летели вместе, — как-то виновато сказал Максим Вадимович, — мы даже рядом сидели.

— Конечно, — ответила Татьяна, — ведь в самолете не было мест. Все забито ранеными и эвакуированы, даже почту, командир самолета выбросил и оставил бортового стрелка на земле.

— Вот видите, — менторски наклонил голову на плечо Максим Вадимович, — вспоминает. И я тоже блокадник. Я хорошо помню все трудности блокады. Хотя, конечно, большую часть блокады проработал в Москве, но я был вызван туда, чтобы работать, занять место тех, кто ушел на фронт.

Она поняла, что этот воин фронта верит в то, что он говорит. Она даже вспомнила его, никчемную серость в неизменной коричневой паре не по росту в которой он приходил на мероприятия Дома Радио.

— А как ваша семья? — спросила неожиданно для самой себя Татьяна. Этот вопрос часто всплывал, когда встречались ленинградцы. В этом была наивная попытка понять, как мы, как я пережил се это.

— Моя семья? — недоуменно переспросил Максим Вадимович, — они еще в Москве. Пока я не получил дополнительной жилплощади. Да и жена еще не получила разрешения на перевод в Ленинград. Хотя ждет уже четвертый месяц.

— Но у вас, же была семья здесь, — Татьяна уже вспомнила эти кривые, сломанные как у мерзкого грызуна зубы, которые собеседник скалили после посадки в Москве.

— Здесь, — Максим Вадимович потупился. Было не понятно он обдумывает фразу или вспоминает, — здесь. Вы правильно писали, война не обошла никого стороной. Моя ленинградская семья умерла в блокаду. И сын, и жена, которая работала медсестрой в госпитале и родители.

Татьяну поразило слово «ленинградская семья», как будто можно иметь московскую или ленинградскую совесть или судьбу. Впрочем, именно такие и имеют.

— Но ведь я улетел по вызову, — чему-то улыбнулся он, — теперь вот вернулся, чтобы продолжить работу на родине. Но как только слежаться условия, я обязательно перевезу свою московскую семью в Ленинград. Но вот мы отвлеклись. Я рассказал вам это для того, чтобы вы поняли, что имею прямое отношение к блокаде. Я тоже блокадник, награжден, к слову медалью «За оборону Ленинграда», и понимаю о чем говорю.

А Татьяна почему-то в очередной раз подумала о том, что на войне гибнут лучшие. Она уже знала, что город стал наполняться такими блокадниками, которые заменяли умерших. И она не сомневалась, что скоро все шестисот тысяч умерших будут заменены блокадниками и фронтовиками с Дальнего Востока, Сибири и Средней Азии. Они не только приедут, но и будут учить жить ленинградцев. И среди этих новых блокадников, Максим Вадимович был не из худших, хотя и не менее мерзким.

— Значит, вам не нравятся мои стихи? — переспросила Татьяна.

— Вы не так поняли меня, — Максим Вадимович улыбнулся понимающей улыбкой, — ваши стихи не совсем уместны сейчас. Но изменить стиль сразу сложно.

Она кивнула и заметила, что перед Максимом Вадимовичем лежит листок с несколькими плана разговора с ней.

— Нам всем понятно, как тяжела была блокада. И как тяжело всем нам она обошлась. Может вам отдохнуть? Съездите в Пицунду в санаторий на пару месяцев.

— Вместе с мужем? — с ехидцей спросила Татьяна.

— Если хотите. Если его отпустят с работы, — с радостью согласился Максим Вадимович, — то мы дадим вам две путевки.

Через шесть дней они с Мишей выехали в Пицунду. Это была последняя путевка в П Пицунду получена Татьяной от Госрадио.

75

За все надо было платить. Максим Вадимович показал Татьяне на стул.

«Чем —то на особиста стал похож», — отметила Татьяна.

— Сегодня я хотел бы отметить те изменения, которые происходят в нашей культурной политике, — убедительно сказал Максим Вадимович.

— Вы решили мне лично все объяснить?

Максим Вадимович неказисто улыбнулся:

— А вы все колкости говорите, но ведь есть и общая политика. Политика государства.

Максим Вадимович сделал авторитетную, с его точки зрения паузу.

Татьяна хмыкнула так громко, чтобы он услышал.

— Понимаете в чем дело, — Максим Вадимович как-то очень тепло посмотрел на блюдце с печеньем, которое стояло у него с края стола, — сейчас некоторые культурные деятели Ленинграда подвергаются обоснованной критике за преувеличение роли Ленинграда в прошедшей войне. Согласитесь, что не правильно.

— Утверждать особую роль в общей победе одного города или одного человека совершенно не правильно, — согласилась Татьяна.

Максим Вадимович заулыбался: