Запрещенная Таня

— Проходите, — Татьяна распахнула дверь, — давай те хоть сейчас поговорим путем.

— Я, Александр Петрович, — представился старичок, — мне ваш адрес в Союзе писателей сообщили. Представляете, позвонил в Москву. В родном Ленинграде отказались давать. А в Москве сказали адрес, попросили подождать и сказали.

— У них там дисциплина, — ответила Татьяна, — все бояться чего-то. Вы проходите. Проходите.

— А я смотрю у вам квартира опустела, — неожиданно заметил старик.

— Как у всех. Не больше и е меньше.

— да, — грустно сказал Александр Петрович, — вопрос с жильем временно решен. А я сначала через парторга хотел узнать ваш адрес. Но ему ответили, что вы беспартийная. Интересно — почему?

— А вы, почему сами не могли через обком узнать, — спросила Татьяна, а потом спохватилась, — значит, вы сами беспартийный.

Александр Петрович кивнул.

— А почему вы беспартийный? — переспросила Татьяна.

— А почему вы, — улыбнулся Александр Петрович.

— У меня убеждения такие, — ответила она, — пока не поднимусь до уровня Ленина не могу носить красный партийный билет.

Александр Петрович улыбнулся:

— А у меня все проще. Я бывший офицер. Беляк. Белогвардеец.

— Получается классовый враг, — улыбнулась Татьяна.

— Да нет, — покачал головой Александр Петрович, — я был студентом. Отец рабочий на Путиловском, даже в ссылке был, мама учительница. Призвали меня зимой 1915, когда кадровую армию выбили. К Февральской революции был поручиком. Когда грянул Октябрь, то сами понимаете. Надо было выбирать. Или с пьяной матросней или с тем, кто хоть как-то сохранил голову. Потом с Красновым на Дон. Потом гражданская. Но быстро я понял, что там нет правды и народ не пойдет за нами, бывшими студентами в золотых погонах ничего е знающими о народе. И перешел к красным. В Красной Армии дослужился до командира полка. Это поверьте было не сложно. Восемьдесят процентов личного состава полка было неграмотными. А из армии меня вычистили в 1928 году по делу «Весна». Но не преследовали и я устроился чертежником, делаю, то, что учил до войны. Первой империалистической.

— И не дергали больше? — поинтересовалась Татьяна.

— Как не дергали, — ответил Александр Петрович, — дергали, конечно. В 1938 даже на допросы вызывали. Но повезло, тех с кем служил уже или расстреляли или еще не взяли. А мне вот повезло. Не знаю к лучшему или худшему.

— К лучшему сказала она.

— Конечно, к лучшему, — согласился, немного подумав Александр Петрович, — если бы тогда меня взяли, то и семья погибла бы раньше. И не значит, что погибла бы легче. Поэтому хорошо, что тогда меня от беды унесло. А теперь смотрю, как город заполняется жителями окрестных областей и печально становиться. Даже, в тридцатых был город городом, столицей, а теперь становиться губернским городком.

— Как бы то ни было, — ответила Татьяна, — из двух с половиной миллионов в городе осталось шестьсот тысяч жителей. Кто на кладбищах, кто в эвакуации ли на фронте. Вот город и опустел. Надо же что-то делать.

— Но не лимиту, же везти, — возразил Александр Петрович, — зачем превращать Питер в Москву?

— Уже тридцать лет они, хотят превратить Питер в Москву.

— И заметьте не в Москву патриархально-купеческую, дореволюционную. А Москву современную с бесконечными коммуналками, заводами, заводиками и толчеей.

— Верно, — улыбнулась Татьяна, — весь Ленинград превращается в какой-то Вавилон.

Она сказала это и подумала, что Ленинград действительно похож на новый Вавилон. И что она видела конец Света. И Антихриста видела. Только явился ей Князь мира сего не в облике кесаря Тиберия, как Спасителю, а в лице первого редактора Ленинградского радио. И ей стало снова тошно.

— Вот я не надолго, — сказал Александр Петрович, — у меня есть несколько дел, которые надо побыстрее закончить. Закончить, пока есть время.

— То есть, сказала она, — вы не относитесь к числу моих поклонников?

— Отношусь, — ответил старичок, — но сейчас у меня мало времени на комплементы. Дела надо сдать, бумаги оформить. И понимаю, что нет никакого смысла, а вот привычка к порядку и дисциплине дает знать. Не могу чувствовать себя спокойно, пока все не завершу.

Татьяна улыбнулась. Александр Петрович был обычным ленинградским интеллигентом, которых было так много до войны и так мало осталось после.

— А вы во что-то верите? — неожиданно спросил Александр Петрович.

Она покачала головой.

Веры не было. Татьяна не была атеисткой и не была верующей. Она не думала об этом Боге. Он был для нее не тем богом с атеистических плакатов и из сатирических рассказиков Зощенко. Но он и не был мраморным ликом в всепрощения и надежды, как его представляли бывшие, заставшие и царя — дурака и Сталина — мясника.