Запрет на любовь

— Я повторяю, пристёгиваемся! Иду проверять. Полиночка, ты всех записала? Мы никого не потеряли?

— Все на месте, — докладывает староста.

— Горький, мне тебя самой пристегнуть, что ли? Петросян, сел! Не трогаем форточки и не суём туда свои руки!

— Жарко.

— Вепренцева, это что такое? — возмущённо осведомляется учительница.

— Формулы.

— Я вижу! Почему они на твоих коленках? Немедленно всё стирай! Тебя с позором выгонят с экзамена.

— Ну, мы едем или как? — теряя терпение, интересуется водитель.

— Да. Едем.

До того, как трогаемся, чувствую, что соседнее место кто-то занимает.

— Расскажешь, что там было на самом деле? — слышу голос Илоны и открываю глаза.

Вебер, в отличии от остальных, смотрит на меня без злости и порицания. С сожалением.

— Лучше тебе отсесть.

— Никто не будет указывать мне, с кем общаться, а с кем нет, — чеканит она холодно, бросая взгляд на Ромасенко.

— К тому же, кому-кому, а нам не привыкать быть изгоями.

Филатова тоже нарушает правило, опускаясь на пустое сиденье, которое находится передо мной.

— Я не хочу ни с кем говорить.

— Тата…

— Ушли обе! — гоню их от себя в грубой форме.

Илона принимает мои слова молча. Филатова перестаёт улыбаться. В глазах в ту же секунду появляются слёзы обиды.

Расскажешь, что там было на самом деле?

Нет.

Даже им.

Не могу.

Отворачиваюсь к окну. Прислоняюсь лбом к стеклу и прикрываю веки.

*********

Монотонно тикают часы.

Идёт третий час экзамена.

В аудитории очень душно, несмотря на то, что все окна распахнуты настежь.

Поднимаю руку.

— Можно выйти попить воды? — обращаюсь к тучной женщине, обмахивающейся веером.

— Подождите. У нас молодой человек ещё не вернулся.

Расстегнув ворот рубашки пошире, кладу перед собой черновик другой стороной.

Предпринимаю повторную попытку решить задачу по геометрии, однако мне опять никак не удаётся собраться. Прямо как на прошлом экзамене, где нужно было написать сочинение на тему «Что есть любовь?».

Роняю голову на сложенные перед собой руки. Зажмуриваюсь и вновь, в который раз, непроизвольно погружаюсь мыслями в тот ужасный вечер.

Помню, как Леван матерился на весь салон, потирая ушибленную голову, которой приложился о панель.

Помню, как истошно я орала, дёргая ручку.

Как выбиралась из машины, когда он наконец, разблокировал двери.

Как бежала по дороге и отказывалась принимать реальность. Ту реальность, в которой искорёженный мотоцикл Марселя Абрамова лежал на земле, а сам он, окружённый толпой зевак, в нескольких метрах от него…

«Я не видел его, отвечаю! Он выскочил навстречу в самый последний момент»

«Какой ужас!»

«Парень-то жив?»

«Это вряд ли»

«Не двигается».

«Переверните»

«Шлем! Поднимите шлем!»

«Нет. Не трогайте его. Нельзя! Вдруг, что с позвоночником»

«Скорую вызвали?»

«Едет уже»

«А менты?»

«Звони»

Мне казалось, что всё это — страшный сон. Что стоит проснуться, открыть глаза и кошмар закончится, но увы…

«Марсель»… — под вой сирен пробираясь к нему, кричала я.

«Девушка, нельзя»

«Пустите!»

«Пустите меня!»

Осела рядом на голые колени, тотчас почувствовав горячий асфальт, не успевший остыть после знойного дня.

Сотрясаясь от рыданий, дрожащими пальцами осторожно коснулась его плеча.

«Разойдитесь немедленно!»

«Отошли все!»

«Пропустите медиков»

«Уберите от него девушку»

«Нет, Марсель…»

Кто-то схватил меня сзади. Оттащил на приличное расстояние. Брызнул в лицо воды из бутылки.

Как оказалось, это был Горозия-старший.

Закрыв мне ладонью рот, он произнёс следующее: