Запретная зона

Африканцы мрачно смотрят на будущее своих детей, ведь молодежь утратила желание работать, так как она не уверена, что не будет лишена своих хозяйств. Если правительство намерено уничтожить «тупость» населения резерваций, то ему следовало бы прибегнуть к более гуманным методам, чем изгнание людей из собственного дома: например, улучшить систему здравоохранения и образования и дать африканцам возможность распоряжаться своим урожаем. Если государство хочет всегда иметь рабочую силу в промышленности и сельском хозяйстве, оно должно увеличить заработную плату, улучшить жилищные условия и условия труда.

Но вместо этого страна, входящая в Британское содружество наций, пытается решить свои проблемы введением репрессивных законов, отнимающих у человека свободу.

Он купил уединение

Ричардсон, Хьюз, ван Рин — фантазия начинает разыгрываться при виде всех этих имен на круглых жестяных вывесках и красных камнях витой лестницы, ведущей к уединенной фермерской усадьбе.

Адрес фермы дал нам один американец из Каира во время нашего переезда из Умвума в Гвело. Мы провели много часов у ее владельца, не похожего ни на кого из встреченных нами ранее. Американца из Каира он, конечно, не помнил.

— Если через несколько лет вы пришлете кого-нибудь, — сказал он, — я и вас не буду помнить.

Он сбросил с себя бремя Европы, приехал сюда и арендовал «кусочек уединения», немного позже он купил еще одно «уединение» диаметром в несколько миль. Только тогда он увидел здесь чистый горизонт и легко вздохнул. Он приехал в Африку не для того, чтобы найти там людей, а чтобы избежать их. Он насаждал цивилизацию в диком крае, но не желание быть пионером заставляло его делать это, а желание бежать от культуры, которая преследовала его по пятам и гнала прочь из старого мира.

Его тянуло в пустое пространство, где можно отдохнуть от расписаний и беспокойных дорожных перекрестков. И Африка была для него последней возможностью найти такое уединение.

Это был маленький, неряшливый человечек, с клочками волос на затылке и загрубевшей коричневой кожей. Мы сидели в открытой побеленной гостиной с вентилятором на потолке и пили виски. Термиты беспрерывно атаковали дом, и, казалось, никакие химикалии не могли им противостоять. А между тем пол у книжных полок и в кладовой был пропитан скипидаром, ножки кроватей предусмотрительно были поставлены в консервные банки с керосином.

Мы задали обычный вопрос, почему он уехал из Англии?

— Чтобы не думать о респектабельности и месте в обществе, — объяснил он, — Я не люблю заниматься хозяйством. Я управляю фермой довольно плохо, но это никого не волнует. Кроме моей жены.

Его жена выглядела довольно грустной и несчастной. Она и дочь вышли, чтобы поздороваться с нами, но фермер делал вид, что не замечает их. Они сели в сторонке, принимая, очевидно, нас за его деловых знакомых.

Все время, пока мы находились на ферме, они сидели на веранде в плетеных креслах, подобные «вечным существам» — норнам: мать, полусогнувшись над пряжей и вытянув толстые ноги, возле нее дочь, с большой грудью и огромной охапкой каштановых волос; полузакрыв глаза, она вязала, время от времени обращаясь к рисунку. Они доверительно шептались, очевидно, это были сплетни или совет, затем длинная пауза и опять ответное слово — казалось, они никогда не отнимали от уха невидимой телефонной трубки.

Мы ходили осматривать владения. Табака он выращивал вдвое больше, чем кукурузы, имел тридцать коров, белого надсмотрщика и около сотни работников африканцев. Таково было его «уединение». Двор занимал пять тысяч акров земли и был огорожен со стороны проезжей дороги.

— Иногда бывают хорошие урожаи, иногда — плохие, — сказал он. — Счастье зависит от случая. Я ведь не специалист. В тридцатые годы я торговал железом в Ноттингеме. Я никогда не читаю сельскохозяйственную страницу в «Родезиа геральд», где пишут о картофеле на ферме Девидсонов в Гвинея Фоул, о турецком табаке у Брэдлей в Энкельдорне, о чьих-то экспериментальных курсах по свиноводству…

В нем не было ни респектабельности, ни честолюбия; он приехал в Африку не для того, чтобы стать агрономом, он приехал сюда для того, чтобы быть никем.

Мы осмотрели жилье для рабочих, оно было похоже на то, что я видел и раньше. Одеяла прямо на влажном земляном полу, тут же кухонная посуда, и хотя хижина новая, весь потолок в копоти. В большинстве хижин — низкий стол, иногда рядом коровья шкура, но нигде я не видел ни одного стула. Если не считать лохмотьев, висящих на гвозде, личных вещей вообще не было. Перед хижинами груды калебасов — сосудов для питьевой воды, стеблей сахарного тростника и сушеных диких фруктов.

В сарае при ферме была школа. Учителю хозяин платил несколько фунтов в месяц. В этом сарае дети сельскохозяйственных рабочих сидели на деревянных скамейках, которые они сами сколотили. Когда мы вошли, дети обрадованно закричали:

— Добрый день, сэр! Добрый день, мадам!