Запретная звезда

Собрала все оставшиеся силы и предприняла последнюю попытку освободиться. Несмотря на боль, вывернула руки, уперлась ногами в землю и попыталась подняться. Вес собственного тела был непреодолимым препятствием, но она старалась! Терпела! Тело немного продвинулось по ветке вверх, на два пальца, ценой разрывающей боли. Толчками вышла кровь. Руки дрожали, ноги были как ватные, у нее кончались силы, а впереди ждал еще целый локоть сука. Но ведь она выдержит, правда? Она ведь чудовище! Чудовищам нет дела до ран, до крови, они живучие, очень живучие, и Эйлит выживет, выживет, несмотря ни на что!

Руки свело от напряжения, локти подломились, как ветки, и она снова рухнула на землю, оставляя на колу кровавые разводы. Все вдруг стало ослепительно ярким, словно сверкнула бесконечная молния. Эйлит издала последний умоляющий крик, похожий на плач раненого животного.

Никто ей не поможет. Никто.

Сколько она здесь? Час? День? Вечность? Время стало измеряться совсем по-другому: теперь оно отсчитывалось бодрствованием и промежутками между страданием. В груди болезненно отдавались удары сердца, ныли ребра. Во рту стоял дурной металлический привкус. Разрубленные туши чудовищ, гниющие здесь уже много-много лет, смотрели на нее слепыми глазами, раскрыв зубастые пасти, раскинув когтистые лапы.

Ну ничего, она не сдастся. Как говорил папа? «Невозможно победить то, что никогда не сдается». Да, она только сейчас поняла всю глубину этой мысли.

Эйлит заерзала, пытаясь сломать сук, но тщетно. Помощь, нужна помощь…

Она хрипло кричала. Била ногами по земле, надеясь привлечь внимание, но тщетно. Она, истерзанная, измученная, оглохшая от собственного крика, лежала на дне ямы, спина была мокрой от натекающей крови, и Эйлит не могла больше орать, только беззвучно плакать от жалости к себе. Она не хотела умирать, конечно, не хотела. Что может помочь ей? Страдание? Надежда? Ненависть?

Ненависть. Она ненавидела Варана за то, что из-за него здесь оказалась; ненавидела графа за то, что тот не нашел ее; ненавидела Эрика Циглера за то, что тот тоже мучил ее; ненавидела даже Эйдин просто за то, что из-за сестры пришлось все это пережить; и родителей, потому что они умерли и допустили весь этот кошмар; Альхора ненавидела, ибо тот их покинул; а себя за чертовскую глупость, из-за которой попала в передрягу; и, в конце концов, она ненавидела собственное проклятое тело, которое могло чувствовать столько боли одновременно. Ненависть эта была так сильна, что ее хватило бы на весь мир, жгла огнем, а потом вдруг… Вдруг этот огонь поднялся выше и занял собой все, наполнил ее до краев, сжег все чувства. На какое-то короткое мгновение, короткое, но такое значительное, дыхание стылой бездны коснулось ее сердца.

Эйлит ощупала грудь и торчащий из нее сук. Холод, зарождающийся в груди, распространялся по всему телу. Снилось ли ей это? Может, это была смерть? Вглубь нее словно пускало корни огромное ледяное дерево, чьи ветви уже касались звезд.

Спустя несколько бесконечных часов ноги уже плохо слушались, а руки уже потеряли всякую чувствительность, так что Эйлит начала осторожно ими шевелить. Боль давно перестала иметь значение, пусть она все еще ощущалась так же свежо, как и всегда. Отец говорил, что человек может привыкнуть ко всему: и к блаженству, и к мучению.

Щипками Эйлит удалось немного размять руки, чтобы разогнать по ним кровь. Пальцы и кисти уже ее слушались. Эйлит в последний раз сжала и разжала кулаки. Пока хватит, нельзя терять зря силы. Она устроилась поудобней, если можно было говорить об удобстве с суком в груди, и постаралась сосредоточиться.

Все, что ей нужно, – всего лишь поменять положение тела так, чтобы сук загибался не вверх, а вниз. Тогда-то у нее и появится шанс выбраться.

Эйлит уперлась ногами в землю и стала осторожно поворачивать свое тело, словно стрелку окровавленных часов. Еще шаг. Еще. Как же больно, господи… Еще… Вся мокрая от проступившего пота, она тихо радовалась своему маленькому успеху, чувствуя, как кровь начинает лить с новой силой.

Тело Эйлит утратило всякую чувствительность, да и не было больше ни Эйлит, ни ее плоти, осталась холодная небесная чернота, и лишь тогда, когда она стала ничем, воплощением пустоты, Эйлит схватила сук и с дикой яростью, доступной только монстрам, рванула.

Крик эхом разнесся по лесу.

Она освободила себя. Сама.

Небо было пронзительно-голубым, словно подсвеченное изнутри. По нему, как огромные белые улитки, ползли кучевые облака. Ползли царственно и равнодушно. Они были очень похожи на те, что Эйлит наблюдала с полей.

Лежа в тишине, нарушаемой лишь ее сбитым дыханием, Эйлит вновь медленно, капля за каплей, обретала себя. Холод отступал от тела, подобно уходящей вдаль волне. Вот ее руки, вот живот, вот ноги… Эйлит ощупала онемевшими пальцами грудь и шрамы от клинков Вороны и огня Циглера. Место, откуда вышел сук, все еще обжигало, особенно спину, где еще недавно были сломаны ребра, слева у сердца запеклась кровь. Руки слушались плохо, так что пришлось постараться, чтобы перевернуться на живот.