Запреты (СИ)

— Я стара, — сказала бабуля Гун, — мое место у очага не должно пустовать, если я заболею или умру. Я научила ее, я буду учить дальше. Она рабыня и взята с чужого берега, но она лучше, чем то, что ты точно так же можешь купить на этом берегу.

— Не хочу я ее, — пробормотал Саргун. Бабуля безрадостно засмеялась.

— Я стара, но не глупа. Когда ты был маленький, ты воровал у меня из-под носа леденцы из сахара. Ты думал, я не вижу. Я видела тогда. Я и сейчас еще не ослепла.

Договорив, старуха повернулась к внуку спиной и величаво удалилась за свою занавеску.

Ба Саргун вошел в свою комнату. Обстановка не сильно изменилась с тех пор, как он уехал, разве что ненавистная вторая кушетка переехала к его собственной, а ящик с домашним скарбом переместился на ее место.

Это было убогое жилище, но это было его жилище.

Интересно, какими глазами смотрит теперь на все вокруг его рабыня? Она сидела молча, как изваяние, на краешке кушетки, сложив руки на коленях. На низком столике перед ней стоял его обед. У Афса заурчало в желудке. Он был страшно голоден.

— Полей мне воды, — буркнул он и тщательно умылся.

Обедал он молча. Еда показалось ему самой вкусной, что он когда-либо пробовал — дорога действительно была непростая.

Раньше он насладился бы трапезой, но сейчас его страшно раздражала ситуация, когда Эвента сидела рядом под свадебным желтым платком и молчала. В принципе, против молчания он ничего не имел, как и против желтого цвета. Но все вместе — бабушкина отповедь, перестановка, свадебный наряд на рабыне — составляли сокрушающую обыденность картину.

Поев, он сыто рыгнул, вытер лицо и хотел уже вытянуться и уснуть, когда вспомнил, зачем украшен дом и везде развешаны амулеты.

— Ложись, — тяжело вздыхая, приказал он Э-Ви и устало принялся раздеваться.

…

Вздремнув пару часов, он обнаружил Э-Ви всё так же возле себя. За занавеской бесшумно, что было для нее нехарактерно, возилась бабуля Гун. За окном играли соседские дети, а тени на полу подсказывали, что близится закат. Потянувшись и пробудившись окончательно, Саргун отметил про себя, что уж сегодня-то он никуда не двинется с места.

Эвента пододвинула столик к краю кровати, и он потянулся за кружкой.

Как же все-таки прекрасно вернуться домой! Выспавшись, он подобрел и был настроен переосмыслить изменения в распорядках дома.

— Хозяин Ба, — подала голос Э-Ви, — бабушка сказала, мне можно обращаться к тебе.

Он нехотя кивнул.

— Ты был на западе?

Снова кивок.

— Ты зол на меня?

Мужчина недоуменно посмотрел на рабыню. Она всё так же смотрела в сторону. Сердце у Ба Саргуна не было каменным, и он сжалился над сулкой.

— Нет, — потом добавил, — если я злой, то сам по себе злой. На соседей злой. На «никогда нет денег» злой. На тебя нет. Сейчас нет. Слишком устал.

Она кивнула, а затем — Ба Саргун дернулся, когда она прикоснулись к нему сзади — вдруг начала трогать его, мять его шею, спину и плечи, и это было очень приятно.

«Еще один арут, — про себя вздохнул Саргун, отчаявшийся что-либо понять в рабынях и западных женщинах вообще, — но пусть она это делает». Он закрыл глаза и отдался ее нежным рукам.

Дальше, чем в этот раз, на запад он никогда не забредал. Никогда раньше не представлял, что мир так обширен и многообразен. Глядя на женщин, закутанных в покрывала, как то, что было на Э-Ви в день ее покупки, он множество раз задумывался, многие ли из остроухих женщин похожи на нее. Может быть, они все?

За окном постепенно смолкали звуки дневной жизни. Ухали совы. Кое-где кричали ослы. Бабуля Гун, спев и принеся подношения духам очага, ложилась спать и шумно возилась в своем углу, охая и кряхтя. Дождавшись тишины и темноты, Э-Ви выскользнула из своей рубашки и осталась обнаженной — Саргун чувствовал спиной прикосновение ее груди к своей коже.

Делала бы так Фоска, спрашивал он себя? Или её старшая сестра?

— Почему твой народ такой странный? Или это ты странная? — спросил он, не открывая глаз, — или много одежды, или совсем голая.

Мелодичный тихий смех был ему ответом.

— Потому что здесь нет никого, кроме тебя.

— Ну и что.

— Мне одеться?

— Нет.

Какая разница, в самом деле. Всё равно спустя какое-то время он снова захочет ее, и очень может быть, она захочет его даже раньше. А в эти минуты он запрещал себе даже в мыслях произносить «арут», потому что это понятие было неприменимо к ней и ко всему, что она делала. Все в ней было не так, непривычно, неправильно, как ни ряди ее в афсарские рубашки и не крась в зеленый цвет. Это-то и манило.

Совсем стемнело, и Саргун улегся на одеяло, повернулся к ней спиной, которую она теперь гладила — пальцем обводила татуировки и шрамы, что отчего-то любила делать.

— Хозяин Ба, — раздался снова ее голос, — а то платье, что дала мне бабушка сегодня. Это платье для невесты?

— Да.

— Его и свободные женщины носят?

— Да.

Обдумав и оценив услышанное, Э-Ви замолчала, прижавшись к его плечу сзади.

— Если духи одобряют женщину, она может надеть его, — пояснил на всякий случай афс.

— А кто раньше носил его? — любопытство зазвучало в нежном голосе рабыни.

— Моя мать.

Снова она перестала возиться и приутихла.