Заря русской женщины

Упомянутое сейчасъ имя Владимира Кіевскаго невольно приводитъ насъ къ мыслямъ о многоженств, которымъ такъ прославился этотъ князь – до принятія христіанетва. Лтописная, мало правдоподобная, легенда приписываетъ ему шесть женъ и восемьсоть наложницъ. Дло, конечно, не въ томъ, какъ удивляется кто-то въ сатир Щедрина, «на кой чортъ понадобилась ему такая уйма бабъ?» a въ томъ, что эту уйму совершенно немыслимо было прокормить съ той лапотной маленькой Руси, населенной по одной душ на пять квадратныхъ верстъ, которою правилъ Владимиръ. Вопросъ о многоженств y славянъ очень спорный. Трудно отрицать, что оно было въ обыча, когда христіанство проникло въ славянскія дебри, но, повидимому, оно никогда не господствовало въ народ – оставалось лишь терпимою роскошью привилегированныхъ классовъ, перенятою отъ тюркскихъ кочевниковъ и, значитъ, пришедшею на Русь поздно. Владимиръ – единственный русскій князь, котораго легенды окружаютъ какимъ-то волшебнымъ восточнымъ гаремомъ. О предкахъ его легенда не передаетъ ничего подобнаго. Свидтельства арабскаго путешественника, знаменитаго Ибнъ-Фоцлана о славянскомъ многоженств, очень выразительны, но больше указываютъ на широкое развитіе наложничества, чмъ на многократный и одновременный бракъ, что, въ средніе вка, повсемстно весьма различалось, a въ славянств – классифицировалось съ особенною подробностью категорій. Мы не можемъ сейчасъ остановиться подробно на вопрос о славянскомъ многоженств, такъ какъ я буду вынужденъ еще вернуться къ нему въ слдующемъ чтеніи, говоря о тхъ византійскихъ и монгольскихъ вліяніяхъ, гсоторыми создалась московская, до Петра Велакаго, семья. Сейчасъ же достаточно будетъ кратко повторить старый выводъ извстнаго слависта Макушева: «У славянъ преобладала моногамія, хотя было дозволено и многоженство; въ послднемъ случа, однако, число женъ было ограничено». Необходимо прибавить, что, наряду съ терпимымъ многоженствомъ, новйшею полигаміей, не вымерли еще преданія стариннаго многомужія, родовой поліандріи. Объ этомъ – наилучшій показатель упомянутый уже Ибнъ-Фоцланъ, описавшій похороны русса, умершаго холостымъ, и его загробное внчаніе съ двушкою, обреченною ему въ жены. Не входя въ подробности этого наивнаго обряда, нсколько щекотливыя для современнаго уха, отмчу лишь, что супружескія права мертвеца на загробную супругу были реализированы представительствомъ шести его родичей: «самъ седьмъ».

Выше я говорилъ о непрочности и кратковременности легко расторжимыхъ былинныхъ браковъ. Но, при этомъ, не слдуетъ упускать изъ виду, что былина, псня, сказка – это, все-таки, своего рода, беллетристика, занимающая слушателя интереснымъ случаемъ общественной жизни. Поэтому – въ тхъ же самыхъ былинахъ мы встрчаемся, какъ съ крайностями женскаго легкомыслія въ брачныхъ перемнахъ, такъ и, наоборотъ, съ крайностями врности, – включительно, напримръ, до требованія, чтобы овдоввшій мужъ погребалъ себя вмст съ покойной женою (Потокъ-богатырь), до самоубійствъ жены надъ прахомъ мужа (Василиса Микулишна) и мужа надъ трупомъ жены (Дунай-богатырь). Конечно, въ нкоторыхъ случаяхъ въ этихъ трагедіяхъ чувствуются отголоски ритуальныхъ самоубійствъ арійской, подъ-Гималайской древности. Но гораздо чаще звучитъ чисто-психологическій, настояще любовный, можно бы сказать даже: идеалистическій мотивъ – одной души въ двухъ тлахъ. Какъ всякій бракъ, возникающій по свободному выбору, поддерживаемый равенствомъ супруговъ и имющій возможность быть расторгнутымъ по обоюдному ихъ согласію, славянскій первобытный бракъ былъ напитанъ дружествомъ, незнакомымъ для послдующихъ поколній церковно-государственныхъ. Они обратили бракъ въ орудіе и форму женскаго порабощенія и обратили мужа и жену въ двухъ принципіальныхъ враговъ, между которыми согласіе – не боле, какъ счастливо длящееся перемиріе. Я уже имлъ случай отмтить отвращеніе славянства къ повторности брака, – подразумваю: безъ согласія на то мужа и жены. Вжив, супруги легко сходились и расходились, но, если одинъ изъ нихъ умиралъ въ брак, то смерть не разрывала брака. Мы видли, какимъ уваженіемъ пользовалось въ славянств вдовство. Наоборотъ, вдовецъ или вдова, вступающіе въ новые браки, подвергались не только умаленію личнаго достоинства, но и ограниченіямъ личныхъ и имущественныхъ вліяній своихъ по первому браку.