Зарницы красного лета

Увидев снопы, он стал бояться смерти, а когда ушел Мишка Мамай, совсем ослаб, пал духом. И странно: это произошло из-за тех сапог, что отдал ему Мамай. Сначала Шангарей несказанно обрадовался подарку: он никогда не имел сапог, всю жизпь носил собственной поделки лапти. Только один раз, когда женился, надевал сапоги. Дал их на свадьбу деревенский богач с условием, что Шангарей отработает три дня в страду на его поле. И Шангарею совсем не обидно было, что богач выговорил так много: уж очень приятно было ходить в сапогах! Идешь, а они, начищенные, так и ловят солнце! Это ощущение приятности долго не покидало Шангарея. Приезжая на базары или ярмарки, он всегда ходил по лавкам, подолгу осматривал сапоги, приценивался и был доволен тем, что торговцы, желая сбыть свой товар и не зная бедности и страсти Шангарея, давали ему время поторговаться. И вот только теперь наконец он получил сапоги, получил навсегда, и так неожиданно! Знал Мамай, что он бос да к тому же простуженный, и вот отдал... Шан-гарей сначала долго ощупывал сапоги, поглаживал носки и голенища, стучал ногтем в подошвы и восхищенно думал: «Ай-ай, какая кожа! Если их мазать гусиным салом — им износа не будет! Мне их до старости хватит, да еще Хаким поносит!» Но тут Шангарей вдруг осекся: он первый раз, пожалуй, так отчетливо, так ясно понял, что не миновать смерти. Может быть, ему совсем недолго придется ходить в сапогах. Может быть, сегодня или завтра позовут и его... Шангарей безрадостно натянул сапоги и старался больше сидеть, чтобы не слышать их скрипа.

...Баржа остановилась у Смыловки. Всю ночь Шангарей не спал, а утро встретил особенно беспокойно. По палубе изредка проходили солдаты, стуча подковками на каблуках сапог. Шангарей пригибался, как под ударами грома. У борта баржи плескалась вода, вдалеке перекликались пароходы, поблизости вспо-лошенно кричали гуси. Все спали, даже Бельский не проснулся, а Шангарею не терпелось, и он начал будить товарищей:

— Эй, товарищ, вставай! Ай, как долга-та спать хочешь! Вставай!

Смертники начали подниматься.

— Не выводили?

— Нет, что-то затих он.

— Затих! Перед бурей всегда затихает.

— Утро, кажись, хорошее.

— Хвали, брат, утро вечером.

Люк открывали по утрам: смертники очищали параши и запасали воды. Сегодня люк не открывали долго: солдаты ходили за провизией на берег и задержались в деревне.

Наконец люк открыли. В трюм хлынули потоки света. Смертники сгрудились у лестницы, увидели стальное с прозеленью небо. Ефрейтор Захар Ягу ков заглянул в трюм:

— Выноси ведра! Бери воду!

Из трюма вырвались хриплые голоса:

— А хлеб есть?

— Давай хлеб!

— Пухнем с голодухи!

Ягуков стукнул прикладом винтовки:

— Замолчь! Какой вам хлеб?

— Ишь ты, сытый сам!

— У него рожа-то вон какая красная, хоть прикуривай!

— Замолчь, сволочь! — обозлился Ягуков.— Сейчас закрою!

— Но, ты... Сейчас идем!

По трюму полетело:

— Чья очередь?

Охотников заниматься утренней уборкой было много: всем хотелось несколько минут, хотя бы мельком, полюбоваться рекой и небом. Поэтому в трюме бътл заведен порядок — дежурить по очереди.

Очередных дежурных нашли не сразу. В полумраке кто-то скрипучим голосом спрашивал:

— Чья, говорю, очередь?

— Зубцова. Он убит,— ответили с кормы.

— Дальше кто? Михайлов? Здесь он?

— Нет, повешен.

— Следующий Самарцев!

— Вот я! Иду! — обрадовался Самарцев, партизан из Ток-машки, и начал разыскивать ведро.

— Дальше кто?

— Бельский Иван... Чугунов то есть.

— Не пойду я,— отозвался Бельский.— Пусть за меня кто-нибудь сходит.

Расталкивая товарищей, к лестнице кинулся Шангарей.

— Он не гулял? Зачем не гулял? Пускай меня-та! Он не гулят — я гулям.

— Ты недавно ходил!

— Ишь понравилось!

— Ай, какой твоя голова! Ай ты! Пускай, пожалыста! —» Шангарей улыбался растерянно и просяще, в голосе его слышались надрывные, стонущие нотки.— Гулял раз — как беда? Время будет — ты гуляш, он гулят, все гулям. Я погляжу, какой река, какой погода.

— Пусть идет,— сказал Бельский.

— Ай, вот человек! — обрадованно воскликнул Шангарей.-* Больна хорош человек!

XIV

Шангарей просился поработать, чтобы развеять тоску, но, проходя по палубе и осматривая окружающее быстрыми, ищущими глазами, он загоревал еще сильнее.

День стоял холодный, блеклый. Быстро заносило непогодье. Кама, казалось, зябко вздрагивала, с поймы летели желтые прозрачные листья, гуси перекликались осенними позывными голосами.

Шангарей изредка останавливался с ведрами и, разгибая спину, горестно шептал:

— Уй, плохо! Совсем пропал!

Закончив дело, Самарцев первым спустился в трюм. Смертники окружили его и начали подробные расспросы:

— Заносит? Да, сейчас дождя нужно.

— Стоим-то где? У Смыловки?

— Народ на пристани есть?

— А на этой стороне что — лес?

— А поля как? Видно поля?

— А река здорово обмелела?

Лезли со всех сторон. Самарцев сначала терпеливо отвечал, но под конец не выдержал:

— Очумели вы! Когда мне было все разглядывать? Там ведь торопят!

— А ты все же смотрел бы!

— Да сколько я был там?

— Минут пятнадцать был!