Зарубежный детектив

— Понятия не имею, меня это не касается! Меня интересует, как он намерен осуществить свои преступные планы. Вам что-нибудь известно?

— Нет.

Лаволлон вышел из комнаты Элизабет и сообщил мне:

— Я не собираюсь поднимать шум и зря беспокоить возможные жертвы. Я займусь розыском, и, если он еще в городе, мы его изловим, мое вам слово!

На прощание комиссар протянул мне руку:

— Забудем прежние обиды, ведь теперь вы снова встали на путь законности, и спасибо за помощь!

Вернувшись к Элизабет, я поблагодарил ее за то, что она помогла полиции. Она ничего не ответила. А Аделина прошептала:

— По-моему, малышке вовсе не по вкусу тот род занятий, которым ее дед предается с некоторых пор.

— Плевать я хотел, Аделина, на то, что вы там думаете! Просто-напросто я не желаю, чтобы моя дочь совалась в эту грязную историю.

— Но из этого не следует, что она должна помогать полиции ловить безвинного человека.

— Безвинного? Что-то я в этом сомневаюсь!

— Я уже вам не удивляюсь…

— Невинные не удирают! Они просят друзей помочь и спокойно ждут, когда их попытки увенчаются успехом. Правда всегда в конце концов выходит наружу.

— Чаще всего посмертно.

Доведенный до отчаяния, я повернулся к экономке спиной, чтобы не наговорить слов, о которых потом придется жалеть, и обратился к девочке:

— Элизабет, когда человек начинает мстить, он опускается до своих обидчиков. Тебе не приходило в голову, что Пьер может быть виноватым? А что, если он потерял голову, мечтая разбогатеть, чтобы не потерять твою сестру?

— Но, деда, если он преступник, за что же ему мстить?

— Ну, например, после ареста у него мог помутиться рассудок. Пойми же наконец, преступление, совершенное им, столь противоречит его истинной натуре, что он просто отказывается сам в него поверить. И чтобы оправдаться в собственных глазах, переваливает все на других.

— Но почему именно на господ Налье, Шапеза, Беду и на Мадо?

— Полагаю, он с самого начала знал о связи твоей сестры и страхагента, ненавидел Шапеза за то, что тот не повышал его по службе, а в его воспаленном мозгу имя Беду связалось с его «автомобильным комплексом»: у него не было машины, чтобы покатать Мадо, а у Налье была. Все трудности и лишения, связанные с положением скромного клерка, из подсознания перешли в сознание, и он решил отомстить жизни, выбрав в жертвы известных тебе людей. Не можем же мы допустить, чтобы он убивал невинных людей, да к тому же еще и твою сестру. Ты, надеюсь, не забыла про Мадо?

Экономка сочла своим долгом заметить:

— Если вам угодно мое мнение, доктор, Мадо сама должна призадуматься.

— Я уже вам, Аделина, говорил, что прекрасно обойдусь без вашего мнения! И если вы будете продолжать пичкать Элизабет своими идиотскими советами, я буду вынужден запретить вам с ней общаться!

Малышка простонала:

— Нет, деда, ты никогда этого не сделаешь?!

— А вот поглядим!

— Я умру…

Совершенно очевидно, что мои слова не произвели ни малейшего впечатления на Элизабет и что они прекрасно спелись с Аделиной. Ревность, смешанная с гневом, привела меня в возбуждение, совершенно противопоказанное моему здоровью. Если бы я сейчас измерил себе давление, то цифры бы наверняка оказались рекордными, впрочем, я бы вполне обошелся и без рекордов. Чтобы привести себя в чувство, я решил прибегнуть к давнему, испытанному средству: поведать свои заботы городу. Мирные улицы, старые дома — свидетели почти легендарных для нас времен, и люди XX века действуют на меня умиротворяюще. Я успокаиваюсь при одном их виде. Я понимаю тщету мимолетных раздражений. И для того чтобы получить этот урок вечной мудрости, мне не надо брать в руки книгу. Но когда все идет вкривь и вкось, я захожу ненадолго в наш собор святой Сесили. Опускаюсь на стул, рассматриваю светлые своды, и итальянская живопись всегда согревает мне сердце. Разглядывая амвон, я размышляю о смиренном терпении старых мастеров. На этот раз свои получасовые медитации я завершил таким монологом: