— Да ведь я вас люблю, ваше упрямство!
— Вы с вашей лестью…
— Вы что, хотите, чтобы я на коленях молил вас о прощении?
— Нет, но вы должны, не сходя с места, поклясться, что никогда не разлучите меня с Элизабет!
— Аделина, у вас с возрастом мозги съехали набекрень. Да у меня и в мыслях не было разлучать вас с Элизабет. Но я и сейчас считаю, что вы не должны были оставлять ее одну.
Экономка слегка ухмыльнулась.
— Не волнуйтесь, она ничем не рискует.
— Почему?
— Сами увидите.
И я действительно увидел. На улице Танда под моими окнами расхаживал полицейский. Лаволлон времени не терял.
Аделина приготовила карамельное пирожное — любимый десерт Элизабет. Это одно из самых ненавистных мне блюд, но с тех пор, как девочка переселилась к нам, потакание моим вкусам отошло у экономки на второй план.
Пока они ели, я самым невинным тоном сообщил:
— Я тут был в городе, и у меня создалось впечатление, что все или почти все в курсе ночных событий. Вряд ли Лаволлон раструбил эту новость. Тогда кто же? У вас нет никаких соображений на сей счет, Аделина?
— У меня?
Вопрос прозвучал так фальшиво, что без дальнейших объяснений я понял, что она прикидывается.
— Вы случайно не рассказали никому из ваших приятельниц?
— Вполне возможно.
— Значит, они поспешили поделиться с кем только могли, ну а потом… Короче, полгорода уже проинформировано, и вряд ли комиссар порадуется вашей инициативе.
Едва я договорил, как в дверь громко постучали. Я заметил:
— Не удивлюсь, если это он сам собственной персоной.
Но это был не Лаволлон, а Мадо. Мне показалось, что она тронулась. Не успев перевести дыхания, она забормотала:
— Мне сказали… что Пьер… приходил сюда… сегодня… сегодня ночью?
Я не без удовольствия взирал на ее растерянность.
— Так и есть.
— И вы… вы с ним говорили?
— Нет, не я, а Элизабет.
Она жалобно подступилась к сестре.
— Он говорил тебе… обо… обо мне?
— Не только о тебе, но и о Налье, Шапезе и Беду.
— Но… почему?
— Потому что он считает вас всех сообщниками.
— Боже мой! Неправда! Надо ему объяснить, что это неправда!
Будь она ни при чем, ей бы впору удивиться, что ее имя упомянуто вместе с именами двух почтенных буржуа, которых никто пока и не думал ни в чем подозревать. Мадо явно врала. Она была посвящена в план ограбления. Теперь я убедился в ее причастности и в невиновности Пьера.
— Вот и надо сказать об этом ему.
— Если бы я знала, как его найти…
Элизабет тверда заявила:
— Где он прячется, не знает никто.
— И даже ты не знаешь?
— Даже я. Понимаешь, Мадо, Пьер больше никому не верит… Представь себя на его месте… Все его предали.
— Но я не виновата.
Она расплакалась, и от слез потек весь ее макияж. Вид у нее стал ужасающий.
— Умоляю тебя, Элизабет… Что ты намерена делать?
Ответ — безжалостный, хотя и якобы сочувственный — сразил ее наповал:
— Мне страшно за его обидчиков…
Та завопила:
— Я не хочу! Не хочу! Не хочу!
Опасаясь истерики, я помог Аделине усадить Мадо в кресло и попытался успокоить, но она и слушать ничего не желала. Она рыдала, икала и брызгала слюной.
— Нужно его арестовать! Нужно ему помешать! Какой кошмар!..
Элизабет, мило улыбаясь, продолжала:
— Он еще не до конца уверился, что ты была в сговоре с ними, Мадо.
Старшая сестра рухнула на колени перед младшей и схватила ее за руки.
— Умоляю тебя… Скажи ему, что он ошибается… Я здесь совсем ни при чем… я бы точно вышла за него, если бы его не арестовали…
— Я никогда не буду врать Пьеру.
Мадо кинулась ко мне за помощью:
— Доктор, прошу вас, спасите меня…
— Сначала поклянитесь, что вы не виноваты в том, в чем вас подозревает Пьер.
— Клянусь!
— А другие?
— Не знаю.
При случае прелестная Мадо готова была заложить своих друзей.
— Вы должны предупредить Налье.
— К сожалению, его нет в городе. Его вызвали в дирекцию, в Тулузу. Он должен вернуться только завтра.
Наконец она с распухшим лицом и блуждающим взглядом удалилась, и Аделина обратилась ко мне:
— Доктор по-прежнему убежден в виновности Пьера?
Подобно всем простофилям на свете, я мечтал лишь об отмщении тем, кто ввел меня в заблуждение. Я с головой ушел в интриги Элизабет и Аделины. Я старался изо всех сил заслужить прощение за свою близорукость и сожалел, что Налье отлучился. То-то бы я нагнал на него страха. Но оставались еще Беду и Шапез. Подобно командору, я отправился на поиски своего Дон Жуана.
Беду сидел в своем скромном кабинетике на задворках склада, чудовищно обставленном достойными образчиками административного стиля кануна первой мировой войны. Он встретил меня приветливо.
— Не ждал, доктор, но очень рад вашему приходу.
— Очень мило с вашей стороны.
— Садитесь в это кресло, оно вроде бы поудобнее других. Ужасная обстановка, да? Я-то уже привык… Тут жил и работал мой отец. И потом, не знаю, как вы, но я считаю, что уродство успокаивает и внушает доверие. Когда поставщики заходят сюда, им сразу ясно, что я их денег на ветер не бросаю. А служащим не с руки просить прибавки к жалованью, когда они видят, чем я довольствуюсь. Коммерция — это прежде всего психология. Но я думаю, вы, доктор, пришли не для того, чтобы выслушивать мою болтовню. Чем обязан вашему визиту?