Зарубежный детектив

Раздается нечто вроде лошадиного ржания, и отмщенная Аделина покидает комнату, разрезая воздух семьюдесятью восемью килограммами живого веса, кои приводит в движение вполне еще, — несмотря на минувшие шестьдесят восемь весен — упругая мускулатура. Подозреваю, что она ревнует меня к Элизабет. Она страшно давно состоит у меня на службе, и мысль, что кто-то другой может командовать старым шалопаем, то бишь мною, кажется ей противоестественной. Аделина ухаживает за мною, холит, лелеет, неусыпно надзирает за моим здоровьем. Она не допустит, чтобы я покинул этот мир раньше ее, а мне-то уже семьдесят два, и пятьдесят из них я пользовал обитателей моего любимого альби, принимал многие поколения альбигойских младенцев, выросших сегодня в солидных матрон и строгих отцов семейств.

Я действительно люблю Элизабет, и гораздо сильнее, чем предполагает Аделина. Я готов на все, на любые безумства, лишь бы избавить ее от страданий. Она в каком-то смысле моя дочь или, точнее, внучка, которых у меня, увы, никогда не было. По-моему, она отвечает мне взаимностью и по-настоящему счастлива, когда мы вместе. Только Аделина может утверждать обратное, но по правде говоря, я не очень-то верю в ее напускную неприязнь к Элизабет: когда я время от времени привожу ее на несколько часов к нам домой, моя старая экономка расшибается на кухне в лепешку. Что до меня, то я уверен, что не будь Элизабет, не стал бы я так долго попирать нашу грешную землю. Элизабет — любовь всей моей жизни, единственное мое утешение на старости лет. К несчастью, ей только тринадцать, и, боюсь, мне не дожить до светлого дня ее совершеннолетия. Впрочем, лучше об этом не думать.

Я люблю эту молчаливую, замкнутую — может, только оттого, что никому не пришло в голову распахнуть ей навстречу объятия? — девочку, не по годам развитую, чья сверхъестественная наблюдательность вызывает ненависть всех, кому доводится ходить мимо домика привратника на бульваре Генерала Сибия, где живет ее семья. Элизабет все видит, все знает, ловит все обрывки разговоров прохожих, ей доверяются как взрослой, а иногда она расспрашивает и сама.

Элизабет целые дни проводит у окошка (зимой оно закрыто, летом распахнуто), наблюдая за людьми. Кстати, мне до сих пор неясно, любит она их или нет. Частенько дети делают крюк, только бы не попасться ей на глаза — так они ее побаиваются. Калеки вообще смущают детей, а у Элизабет практически нет ног. Через семь лет после того, как я помог появиться ей на свет, она подхватила полиомиелит. Я выбивался из сил, стараясь если не победить болезнь, то, по крайней мере, заставить ее хоть немного отступить, но потерпел неудачу и, наверное, именно потому так привязался к Элизабет. Раз уж я не помог ей стать как все, значит, мой долг, так мне кажется, — защитить ее от всех. Что совсем не просто, и сама малышка вовсе не пытается облегчить мне задачу — она и пальцем о палец не ударит, чтобы понравиться людям. Она живет в собственном мире, куда вход наглухо закрыт.

Элизабет обладает настоящим даром подражать голосам, которые она слышала раз пять-шесть, не больше. В дождливые дни она развлекается подделкой чужих почерков и всякий раз радуется, когда я приношу ненужные мне письма. Элизабет могла бы стать выдающимся мастером по этой части. Хорошо, что у нее есть и другие развлечения, например книги. С тех времен, когда я пытался ее лечить и мы проводили вместе по многу часов, она продолжает называть меня дедой. Не очень оригинально, что и говорить, но нам этого вполне достаточно, да и в чувствах наших нет особой оригинальности.

* * *