Зарубежный детектив

Я очень опасался, как отреагирует Элизабет на приговор, и потому изо всех сил старался приукрасить ситуацию, сочиняя что-то насчет досрочного освобождения и прочую белиберду. Пока я мямлил, что не все, мол, надежды потеряны, девочка не отрывала от меня своих сухих глаз. Когда я кончил, она лишь поинтересовалась:

— Они не поверили Пьеру, который говорил правду, но поверили тем, кто врал. Так всегда бывает?

— Нет, нет, конечно… но ты в самом деле считаешь, что Пьер сказал правду?

Во взгляде ее было написано изумление.

— А ты в этом сомневаешься?

— Я сомневаюсь, потому что твоя сестра…

Она не дала мне договорить:

— Никто не знает, что такое Мадо!

— Но, послушай, Элизабет, все задавались одним и тем же вопросом и удовлетворительного ответа так и не нашли: зачем было Мадо врать?

— Она никогда не любила Пьера.

— Но она просто могла послать его подальше и не впутывать в преступление, которое он не совершал! Она же не изверг!

— Мадо очень несчастна.

— Несчастна? С чего вдруг?

— Господь забыл подарить ей сердце.

Больше мне ничего не удалось из нее выудить. А когда я сказал Аделине, что разговор меня совсем не удовлетворил, она, к моему изумлению, заявила:

— Доктор, я, конечно, уважаю и ваши знания, и ваш опыт… Но в некоторых вещах больше доверяю малышке.

— Четырнадцатилетней девчонке!

Экономка покачала головой, а затем сообщила:

— Она гораздо старше… и потом она видит все куда лучше нашего.

— А почему, позвольте вас спросить.

— У нее очень чистый взгляд.

— Что должно означать ваше идиотское объяснение?

— Ей ничего не известно из того, что мы, доктор, знаем по опыту, а хорошего мы знаем, прямо скажем, немного. Она живет в другом мире… Ей неведомы те резоны, которые заставляют нас думать о людях дурно и мешают трезво судить о вещах… Она посторонняя и всегда такой останется, уродства жизни ее не коснутся.

Аделина понизила голос:

— Должна вам признаться, иногда она меня даже пугает.

Я сострил:

— Своей излишней прозорливостью?

— Нет. Просто она, как и все страдальцы, гораздо старше своего возраста и видит людей такими, как они есть, а мы эту способность давно потеряли.

* * *

Со времени суда прошло уже полгода, когда мы получили от Пьера письмо. Оно было адресовано Элизабет. Она прочла его без нас, потому что мы не хотели ее смущать. Потом она позвала меня и Аделину, чтобы прочесть письмо вслух.

«Дорогая Элизабет!

Я не писал тебе раньше, потому что не мог. Должен тебе признаться, что после суда впал в глубокое отчаяние. Мне хотелось умереть. Я не мог смириться с мыслью, что мне суждено провести в тюрьме двадцать лет. Понемногу я пришел в себя. Сейчас чувствую себя нормально. И знаешь почему? Я решил отомстить. Я хочу выйти на свободу и отплатить тем, кто сознательно загнал меня в ловушку, откуда я не смог выбраться. За эти два года я думал и передумал обо всем случившемся сотни раз. Мы все узнаем правду, когда твоя сестра объяснит, зачем она соврала. А она соврала, Элизабет. Ведь ты мне веришь, да? Ты же знаешь, как я ее любил, как потакал всем капризам. Ты видела, что она вила из меня веревки, и ты-то понимаешь все, что неясно было другим. Мадо не такая уж плохая девушка. Просто у нее в голове ветер. Ей скучно в Альби, ей нужны деньги, много денег, чтобы вырваться отсюда и жить жизнью звезд, чьи фотографии она развесила в своей комнате. Уверен, что ради денег, разумеется, достаточно круглой суммы, она готова на все. Элизабет, ты сама должна докопаться до правды, тебе это легче сделать. Я верю в тебя и обнимаю крепко-крепко. Передай привет доктору и Аделине. Твой друг Пьер Турньяк. Регистрационный номер 723. 1-е отделение. Корпус А».

Лицо Элизабет светилось. Никогда я ее такой не видел и счел своим долгом избавить ее от иллюзий, которые, испарившись, причинят лишь страдания.