Я сказал это и увидел глаза Дворы. Наверное, несмотря на все мои чувства к Ане, я остался неисправимым бабником и не мог не отдать должное прекрасным карим глазам, даже если в них отражается непреодолимый ужас. Именно это я и увидел в ее глазах, как и то, что она бледнеет на глазах. Но это меня и спасло, на секунду выведя меня из этого состояния покоя. Как же я мог забыть, что верховный жрец Хадура обладал гипнотическими способностями? Так вот оказывается как ведут себя зомбированные – они молчат и лишь отвечают на вопросы, не забывая добавить "господин штурмбанфюрер". Надо бы помнить это и дальше, потому что серые глаза уже перестали на меня действовать, оставив по себе лишь легкую головную боль – побочный эффект эсэсовского гипноза. Карие глаза тоже ушли на периферию и я мысленно попросил у них прощения. Наверное, я не такой уж упертый бабник, потому что сейчас перед моим мысленным взором был изумрудный цвет других глаз – лучшая защита от чужого воздействия, проверенная десять веков назад. Эти глаза были далеко-далеко, где-то на семьдесят лет впереди по оси времени, но мне это не мешало. В голове прояснилось и вернулись мысли, даже слишком много мыслей, так что пришлось для начала отбросить все маловажное. А что же важно? Но это было очевидно. Теперь важно было не проколоться, достоверно изобразить зомбированного и не помешать штурмбаннфюреру повторно наступить на те же грабли. Впрочем, это было не совсем точно, потому что второй раз он уже наступил на эти виртуальные грабли около тысячи лет тому назад, а сейчас собирался это сделать впервые. Интересный парадокс: для двоих бездумно прыгающих через века, таких как Шарканчи и ваш покорный слуга, понятия "впервые" и "повторно", как и понятия "до" и "после", легко меняются местами.
– Еврей? – спросил Янике-старший, прервав мои мысли.
"Конечно!" хотел ответить я, чтобы позлить его, но это было бы неразумно и я, склонив голову, пробормотал:
– Да, господин штурмбаннфюрер.
Теперь, когда я поднял голову, ужас был и в глазах Карстена, вставшего рядом с Дворой. На Юргена я старался не смотреть, боясь, что вертящий головой персонаж не будет выглядеть достаточно загипнотизированным.
– Звание? – продолжался допрос.
– Старший лейтенант НКВД – сообразил сказать я, вспомнив как называл меня Шарканчи во время нашей последней встречи.
Ужас в глазах Карстена сменился удивлением. Я не делился с ним подробностями моих прежних встреч с его прадедом. Почему? Наверное, мне неудобно было бы поведать ему о том как хрустели позвонки, когда я резким движением свернул шею его предку. Он, разумеется, знал, чем все закончилось – ему рассказал Эйтан, но подробностями Карстен не интересовался, возможно – из деликатности. Теперь же он должен был понять из моего последнего ответа, что штурмбаннфюрер больше меня не контролирует. По крайней мере, я очень на это надеялся. Двора по-прежнему смотрела на меня со страхом.
– Прекрасно – констатировал штурмбаннфюрер – Теперь займемся моим старым другом.
После этого он произнес несколько фраз по-немецки, в которых явственно прозвучало "эбер” – “кабан". Голос Янике звучал самоуверенно, а Юрген отвечал ему на удивление спокойно, настолько спокойно, что я даже подумал, уж не зомбирован ли он? Но я ошибся.
– Не получится, Конрад!
Я все же повернул голову, надеясь, что никто не обратит на это внимания. Юрген сказал эту фразу по английски, из уголка его рта спускалась струйка белой пены.
– Простите меня, друзья. Я не сумел…
Он еще успел улыбнуться и рухнул на пол сразу, в единый миг, как одежда падает с вешалки.
– Свинья! – закричал Янике по-русски – Свинья! Свинья, а не Кабан! Свинья!
Видеть разозлившегося эсэсовца было приятно, но я титаническими усилиями сохранил безразличное выражение лица. "
– Не удивляйся, мой добрый еврей Ковнер – весело сказал он – Я не маньяк и не сумасшедший, не думай обо мне плохо. Просто, как выясниться позже, доктор Эберхард был застрелен. Да, да – застрелен. И убил его не кто иной как Николай Сидоренко, на поверку оказавшийся агентом НКВД Арье Ковнером. Нам поверят на слово и никто не будет проводить вскрытие.
Теперь по всем голливудским канонам ему следовало зловеще расхохотаться, но он ограничился легкой усмешкой.