Защитники прошлого

Я осторожно, вялой рукой, взял оружие. Хорошая штука этот "вальтер". Удобный и не тяжелый, а магазин у него на восемь патронов, если верить компьютерной игре, в которую я играл много лет назад. Интересно, заряжен ли он? Обе эсэсовца направили на меня винтовки. Ну что ж, один раз я успею выстрелить, но в кого? В штурмбаннфюрера? Но я же уже его убил, так зачем же тратить патроны? О чем это я? Моя задача сейчас не убивать, а спасать, спасать Карстена и Двору. Итак, что от меня хотят? Янике что-то приказал своему правнуку, и тот, отпустив руку Дворы, медленно пошел в дальний край стрельбища.

– Halt! – крикнул ему прадед.

Это слово я знал из английского языка, где оно тоже изредка используется и. означает: "стой!" Карстен остановился около щита с нарисованным красноармейцем и повернулся, закрыв спиной щит. Ой, как неудачно! Но, кажется он прочел мои мысли и сделал два приставных шага вправо. Теперь за ним ничего больше не было и это было замечательно, просто великолепно.

– Теперь твоя очередь – Янике повернулся ко мне – Убей этого человека.

Двора что-то закричала не то по-польски, не то на идиш и бросилась, но не на меня, а к Карстену. Однако, старший из солдат был проворнее и успел схватить ее за полы пальто. Теперь он удерживал ее сзади и мрачно усмехался, не отрывая взгляда от меня. Младший продолжал целиться в меня, явно не доверяя штурмбаннфюреру.

– Давай! – вскричал Янике – Огонь!

Стрелять из пистолета мне приходилось, правда то был тяжелый "Нешер Ха-Мидбар" и тренировали нас в “стойке Чепмена”, которую придумали лет эдак через тридцать после того времени в котором я сейчас находился. Можно было лишь надеятся, что более легкий "вальтер" меня не подведет, а Шарканчи не слишком осведомлен о том, как стреляют агенты НКВД. В Вермахте вроде бы была принята стрельба из пистолета с локтя, но в этой стойке у меня вряд ли бы что-нибудь получится, уж слишком близко к глазу будет прицел. Я раздвинул ноги, выдвинув вперед левую и навел оружие, поддерживая правую руку согнутой в локте левой.

– Огонь!

Повинуясь приказу, я выстрелил. Как хорошо, что за Карстеном не было больше щита с красноармейцем, а то пуля могла бы попасть в буденовку, выдав меня. Но она прошла у австрийца над ухом и спокойно ушла в перелесок, наверное ранив какую-нибудь березку. Теперь все зависело от Янике-младшего. Учили ли его в венской театральной студии достоверно падать? Вряд ли. Но Карстен упал так как надо: без лишней красивости и в правильном направлении, схватившись за лицо настолько натурально, что у меня на секунду стало холодно в груди. Но я отогнал неправильную мысль и заверил себя, что ни "вальтер" ни глаз меня не подвели. А вот Двору ему обмануть удалось и она, взвизгнув, повисла в объятьях эсэсовца, лишившись чувств.

– Вот и прекрасно, мой еврей – удовлетворенно произнес голос штурмбаннфюрера.

Посмотреть на него я не осмелился и тупо смотрел вперед, опустив оружие. На самом деле я никак не мог решиться, продолжать ли игру дальше и притворяться зомбированным или исследовать наличие патронов в "вальтере"? Эту дилемму разрешил младший эсэсовец, выбив у меня из рук пистолет ловким ударом ствола своей винтовки. Хорошо что у меня хватило ума и выдержки не вздрогнуть и продолжать тупо смотреть в никуда. Шарканчи, подобрав пистолет, что-то весело прокричал немцам и те согласно кивнули, причем старший продолжал удерживать обвисшее тело Дворы, забросив винтовку за спину.

– Мы тут подумали и решили не доводить дело до судебных процедур – весело сказал штурмбаннфюрер – Тебе, Ковнер, дадут прийти в себя и осознать, что ты сделал. А потом мишенью станешь ты, еврейский НКВД-шник. Как страшен этот мир для таких, как ты, не правда ли? Зато наши дети получат прекрасный мир, очищенный от евреев, цыган и демократов. Не уверен что я увижу его, но мой сын увидит…

…Его сын погибнет на Голанских высотах, защищая еврейские поселки внизу в долине. Эрика Янике подстрелит сирийский снайпер, тренированный Алоизом Бруннером64, старым венским приятелем Конрада Янике. Мне это рассказал Карстен, а вот сам штурмбаннфюрер никогда об этом не узнает. Жаль, что я не знал этого тогда, на Трубежском броде, а то бы с удовольствием просветил бы его перед смертью. Все же ничто человеческое мне не чуждо и это была бы прекрасная месть за Юргена. Но сейчас было неподходящее время давать волю злорадству.

– … Поэтому мы с тобой больше не увидимся. Прощай, мой еврей!