Защитники прошлого

Мы подбросили Карстена и Сашу до Налибокской пущи. Действительно, если у тебя есть такой прекрасный летательный аппарат, почему бы не выручить друзей? Подумаешь, какие-нибудь семь сотен километров. На машине и по хорошей дороге это часов девять-десять, а по воздуху и того меньше. И все же мы предпочли укрыться на заброшенном хуторе посреди болота и продолжить полет ночью, чтобы снова не нарваться на пару-тройку истребителей Люфтваффе. Нам удалось обнаружить в погребе немного мерзлой картошки и брюквы и сварить похлебку в дырявом ведре, которое мы залатали куском коры. Здесь, посередине незамерзающего болота наш аппарат не вызвал недоуменных взглядов и день прошел не только спокойно но и в относительном тепле благодаря костерку, который мы зажгли прямо посреди избушки. Следующей ночью мы долетели до Налибокской пущи. Утром вимана осторожно прошлась впритирку над лесным массивом и, хотя и не сразу, но мы обнаружили хорошо замаскированные и едва заметные с воздуха землянки еврейских партизан. То, что это они легко было определить по бегающим под соснами ребятишкам и стирающим белье женщинам. Аппарат зороастрийцев летел почти бесшумно, в отличие от немецких самолетов-разведчиков, разглядеть серый-зеленый камень на фоне пасмурного неба было не так просто и, похоже, нас не заметили. Высаживаться прямо в лагерь было бы неразумно: неизвестно как отнесутся партизаны к появлению НЛО, но, несомненно, с подозрением. Поэтому мы сели на краю леса. Теперь надо было прощаться.

Мы с Аней уже прекрасно понимали, кем был Карстен Белобржецкий и почему Белобржецкие усыновили Эрика Янике. Карстен знал, что мы понимаем и только молча улыбался. Саша тоже о многом догадывалась, а об остальном знать не желала, потому что рядом с ней был ее Карстен. Хотя она все еще продолжала называть его "эсэсовцем" и "нацистом", но теперь это почему-то звучало ласково. Ее иврит стремительно улучшался. У нас оставалась одна винтовка и я отдал ее Карстену, чтобы он пришел к партизанам не с пустыми руками. Себе я оставил "вальтер" с пятью патронами, хотя воевать мне вовсе не хотелось. Мы с Карстеном обнялись, а Аня поцеловала каждого из них в щеку. Эти двое оставались в 1943-м году от Рождества Христова, четвертом году самой ужасной войны в истории человечества. И они были счастливы: мужчина, покинувший благополучный XXI-й век в поисках своей любви и женщина из гетто, которую эта любовь вырвала из лап смерти. Потом они медленно пошли, проваливаясь в талый снег и Саша все время оглядывалась, а Карстен ни разу не обернулся. Они дошли до опушки и исчезли в лесу. Белобржецкие начали свой путь.

Мы с Аней остались вдвоем и на нашей совести осталась боевая машина зороастрийцев. Что с ней делать дальше? Перегнать через линию фронта и отдать товарищу Сталину? Но ведь и это тоже изменит историю и вызовет катаклизм. Кроме того, у меня были основания подозревать что "сталинские соколы" используют виману отнюдь не для катания ребятишек и опрыскивания посевов. Ну а нас с Аней, как любых подозрительных персонажей, ждет или лесоповал или бескрайние просторы вечной мерзлоты. Нет, машину следовало уничтожить, но как? Разбить со всей дури о скалу? Боюсь, что рука не поднимется на такую красоту, да и чувство самосохранения не позволит. Загнать ее в гренландскую пещеру и превратиться в ледяную статую? Так ведь появится очередной настырный археолог и найдет рано или поздно. И еще неизвестно, будет ли он столь же решителен, как и Отто Ран. Нет, знаю я этих археологов и знаю как трясутся они над каждым черепком, а тут целая машина. Так мы с Аней ничего и не придумали кроме как провести в раздумьях еще один день в той-же избушке на болоте, где еще оставалась картошка и репа.

Отсиживаться здесь до конца войны мы не собирались и к вечеру я предложил утопить проклятый аппарат в Черном море. Идея казалось мне неплохой, так как на черноморском побережье есть немало хороших глубин не так уж далеко от берега. Аня, хоть и выросла в лесистой местности, но уже неплохо научилась плавать, полюбило наше море и, что немаловажно, море полюбило ее. Кавказское побережье нам идеально подходило по глубинам, но в СССР таких подозрительных личностей как мы, без документов, без прошлого и со спектром самых разных акцентов в русском языке, ничто хорошее не ожидало. Турция же, хоть и симпатизировала Германии, но официально в войне не участвовало и шпиономанией не страдала. Зато там присутствовала знаменитая турецкая бюрократия и народный обычай надолго сажать в тюрьму до выяснения. Но до Кавказа, как и до Турции еще надо было долететь и мы решительно вылетели на закате, держа курс на юго-юго-восток. На душе было беспокойно. Дно моря на глубине метров в двести представлялась мне более надежным укрытием, чем гренландская пещера, но и не до таких глубин добирались люди, поэтому меня не оставляли сомнения. Но тут, как уже неоднократно бывало со мной, вмешалась судьба.