Заслужить лицо. Этюды о русской живописи XVIII века

Щедрин чаще всего писал парки в Гатчине, Петергофе, Павловске, дачи и сады под Петербургом, усадьбы под Москвой. Пушистые купы деревьев, чуть рябоватая амальгама водной глади, замкнутой кулисами, тенистые аллеи «натуральных садов», одинокие постройки в парках, волнистый рельеф земли, иногда — мелкомасштабные фигурки прогуливающихся или крестьян, безмятежно пасущийся домашний скот — вот основные элементы его композиций с их идиллическим спокойствием, тихой мечтательностью, аркадийской гармонией. Крепко скомпонованные, центрированные, кулисные пейзажи Щедрина вместе с тем декоративны. Они построены на трехцветной основе, включающей в себя охру, зелень и голубой. Каждый из этих цветов доминирует, соответственно, на первом, втором и третьем планах. Так сделаны и «Каменный мост в Гатчине у площади Конетабля» (1799–1801. ГТГ), и «Мельница и башня Пиль в Павловске» (1792. ГТГ).

Сем. Щедрин

Мельница и башня Пиль в Павловске. 1792

Государственная Третьяковская галерея, Москва

Известно, что Семен Щедрин занимался не только станковой живописью. В Жерновке под Петербургом он расписал «сухими красками» стену одного из дворцовых залов, повторив композицию своего же станкового пейзажа, добавив сентименталистскую ноту в «партитуру» классицистического интерьера. Так и в станковой живописи Щедрина при всей строгости и четкости пространственных членений, свойственных классицизму, чувствуются сентименталистские настроения. Именно такие пейзажи, как кисти Щедрина, провоцировали героев эпохи на сентименталистские воздыхания такого, например, рода:

«Сын мой! озирая холмы сии, одеваемые небесной лазурью, поля, жатвы и напояющие их струи, не чувствуешь ли в сердце благополучия? Чудеса природы не довольны ли для счастия человека? Но одно худое дело, которого сознание оскорбляет сердце, может разрушить прелесть наслаждения. Великолепие и вся красота природы вкушаются только невинным сердцем. Сохраняй тщательно непорочность сердца своего; будь кроток, праведен, благотворителен, поставляй себя всечасно в присутствии высшего существа. Одно счастие — добродетель; одно несчастие — порок. И все вечера твои будут так тихи и ясны, как нынешний. Спокойная совесть творит природу прекрасную».

В отличие от «селянина» Щедрина, урбаниста Ф. Я. Алексеева занимает не безусловная вечность природы, а тема времени в его отношениях с вечностью. Он первым из русских художников действительно излечился от наследственной болезни эпохи Средневековья — «водобоязни», «врачевать» которую начал еще Петр, да уж больно запущена была хворь, и почти целое столетие нет в новой русской живописи воды.

«Вид Дворцовой набережной от Петропавловской крепости» (1794. ГТГ), за который Алексеев получил звание академика, толкует своего рода союз земли и воды и свидетельствует о том, что он идет от итальянской ведутты, много копируя Белотто и Каналетто, используя опыт Гварди и наглядевшись на пейзажную живопись художников Венеции во время пенсионерского пребывания в этом городе. Он проникся венецианским воздухом, его волглой прозрачностью и сквозистой влагой. Серебристые отражения облаков и дворцовых зданий «Северной Венеции» на поверхности еле колеблющейся воды, чуть заметное движение воздуха, пронизанного светом, вводят город в особые отношения с природой. Художник улавливает неповторимый миг этой гармонии, ее длительность, но никак не неизменность, отодвигая на второй план историко-политические аспекты, значимые для современников, понимавших, что изображение на первом плане Екатерининского бастиона Петропавловской крепости — первого бастиона, облицованного гранитом по указу императрицы, — это живописное выражение того же тезиса, что украшал и украшает «Медного всадника»: «Екатерина II — Петру I», тезиса, в котором мы почти не слышим еще одного намека — отчества: ведь коли Петр Алексеевич — Первый, а Екатерина Алексеевна — Вторая, то она еще и своего рода сестра Первого императора.