Заслужить лицо. Этюды о русской живописи XVIII века

«На самом крае грозного мелового утеса возвышаются четыре готические остроглавые башни, от древности мхом и травою поросшие; они связуют в углах полуразвалившуюся каменную ограду, обнесенную вокруг отшельнических келий»[94].

И вновь, как восемьдесят лет назад, когда новые храмы лишь подступали к Москве, новая идея не смеет сразу вступить в город[95]. И вновь, как десятилетие до того, когда камнем пытаются вершить мечтание об архитектуре «Нового уложения» общества и «уложении» общества новой архитектуры[96], на сей раз в местечке, называвшемся Черная грязь и, конечно же, переименованном в Царицыно (1775–1785, 1786–1793), Екатерина, сызнова не углядевшая опасности, обращается к В. И. Баженову, который, в свой черед, опять поверив в искренность намерений, с удивительным изяществом объединяет декоративные мотивы древнерусского, собственно готического, западноевропейского и даже отчасти восточного зодчества в прихотливо, без намека на внешнюю регулярность, разбросанных павильонах, мостах, дворцах, корпусах, связанных дидактическими, не всем и не всегда ясными смыслами. Так, от неосуществленного дворца наследника Павла Петровича к Хлебному дому с изображенными на фасадах хлебами с солонками как эмблемами высшего эзотерического знания должна была вести галерея, оформленная цепью кирпичных «сердец», т. е. «братская цепь»; многочисленные трилистники говорили и о таинстве Св. Троицы, и о загадках «Натуры»; екатерининский вензель в солнечных лучах над Полуциркульным дворцом декларировал тезис просвещенной монархии. Ансамбль был текстом, книгой, наказом, если угодно, программой мудрого правления и «подлинной жизни», истолкованными еще острее, нежели в кремлевской перестройке и Пашковом доме. И главное, царицынское «наставление» было дано на другом языке. Этот будто бы древний, псевдоархаический язык был для второй половины XVIII столетия более чем современен, он опережал в своем «историзме» эпоху[97].

В. Ф. Аммон

Вид усадьбы Царицыно. 1835

Музей архитектуры им. А. В. Щусева, Москва

Причудливая декорация Приемного дворца (1776–1778) Екатерины (так называемый «Оперный дом»), Фигурных ворот (1777–1778) или других построек, смелые и остроумные соединения прямоугольных и криволинейных в плане объемов, акцент на работе архитектурной массы, выражаемый глубокими прорывами ниш, окон, проходов, сочетание красного кирпича с белым камнем, назидания изобразительных эмблем и «говорящих» деталей, наконец, деликатность, с какой архитектура была вписана в живописный пейзаж, — все это восхищало многих очевидцев. «Вид же Царицына при въезде есть так хорош и приятен и великолепен, а паче в своем особом роде как истинно ничего для глаз так приятного я не видал», — так писали те из современников, кто успел поглядеть ансамбль до высочайшего его неодобрения и частичного слома.

Поразительная мощь и ошеломительная органичность готической идеи Баженова неизменно чувствуются всеми, в том числе и пейзажистами. Граверы и литографы позапрошлого века, изображая Царицыно, неизменно «готизируют» эту псевдоготику, руинируя ее вплоть до балок, стропил, обрешетки, обязательно преувеличивая степень разрухи, никогда не забывая «срифмовать» и уподобить естественность готики натуральности пейзажа. (И в самом деле: «Если стрельчатая арка и не вытекает из переплета ветвей, то, во всяком случае, она соответствует ему как жест»[98].) Эта поэзия руин[99] даст впоследствии мощный толчок к сопряжению в риторических и изобразительных метафорах «страдательного» человеческого «Я» и архитектурных развалин:

Друзья мои! Держитесь за перила,
За этот взгляд, за живопись, за строчку,
За лучшее, что с нами в жизни было.
А этот храм не молния спалила
Он так задуман был. Поставим точку[100]

.

Предложенная Баженовым в камне программа, выражавшая, так или иначе, чаяния части русского общества о подлинно просвещенном правлении, не пришлась по вкусу Екатерине. Последовал приказ разобрать главный Дворец. Новый его проект и строительство (1786–1793) поручили М. Ф. Казакову, незадолго до этого предложившему в Петровском путевом дворце (1775–1782) готику, в которой куда как более отчетлив образ допетровского, где «древнерусский», с точки зрения эпохи, декор накладывается на ясно читаемую классицистическую схему и классицистический интерьер.

Вид Петровского подъездного дворца, находящегося в трех верстах от Москвы по С.-Петербургской дороге