Застава на Аргуни

Бойцы пошушукались и поползли в разные стороны, решив взять врагов в клещи. Дудкин зашел с тыла и, полагая, что с высоты будет легче действовать, влез на баню. Он бы, наверно, еще долго прикидывал, как обрушиться на нарушителей, если бы не услышал звучный матерок Митьки.

«Нарушителями» оказались два столбика. Раньше это была скамейка, на которой отводили душу запарившиеся до отупения старики. Десятки раз днем проходили мимо нее пограничники, но стоило кому-то сорвать доску, как столбики в темноте повергли их в страх.

Как ни смешон был этот ночной случай, а он наводил на серьезные размышления. «Надо что-то придумывать!» — сказал Торопов. И Панькин с ним согласился.

…Домой Панькин пришел раньше обычного. Поужинал, ушел на кухню, закурил. Через перегородку было слышно, как он вздыхал, сопел, разговаривал сам с собой. Потом зажег вторую лампу. Нина знала: коль он уселся на кухне, придет не скоро. Разобрав постель, она легла. Но тут же вскочила, надела халат и пошла к мужу. Он сидел, склонившись над листком бумаги, и что-то чертил цветным карандашом.

— Пойдем, тебе нужно хорошенько отдохнуть, — позвала Нина.

Когда Михаил пришел в комнату, она предложила:

— Тебе что-нибудь почитать?

— Почитай, если не лень, — согласился он, обрадовавшись, что жена не будет беспокоить расспросами.

Панькин лежал, закинув руки за голову, смотрел в потолок и слушал спокойный, размеренный голос Нины:

«…Далеко за чертой последних реденьких рощиц и чахлой поросли кустарника, в самом сердце Бесплодной Земли, куда суровый север, как принято думать, не допускает ничего живого, после долгого и трудного пути вдруг открываются глазу громадные леса и широкие, веселые просторы. Но люди только теперь узнают об этом. Исследователям неведомых стран случалось проникать в эту тайну, но до сих пор ни один из них не вернулся, чтобы поведать о ней миру…»

Рассказ предвещал что-то занимательное, интригующее. Панькин любил такие рассказы. Но сейчас, слушая жену, он улавливал только слова, да и то лишь сначала. Смысл рассказа доходил до него в виде отрывочных картинок, хотя и ярких, но все же очень далеких. Скоро исчезла способность схватывать и это. Панькин думал о своем…

«И все же виноваты не они, — размышлял он. — Слезкин и Абдурахманов действовали в основном правильно. Их не в чем упрекнуть. На контрольной полосе они проявили бдительность. Обнаружив след, сразу дали сигнал на заставу, уверенно начали преследование. Конечно, потеря времени на «восьмерке» дала врагу выигрыш, но в данном случае не каждый и опытный пограничник мог бы разобраться — что к чему. Где гарантия, что он, Панькин, или тот же Торопов быстро распутал бы ухищрение».

Панькин вытащил из-под головы онемевшие руки. Нина продолжала читать.

«…Ты была женой этого человека и отдала ему все свое существо, но ведь оно маленькое, простенькое, твое существо. Слишком маленькое и слишком простенькое, а он…»

Панькин с интересом прислушался, пожалел, что пропустил большую часть рассказа.

«…Ты его никогда не понимала, и тебе никогда его не понять. Так предопределено. Ты держала его в своих объятиях… Ты цеплялась за человека, а ловила тень, отдавалась мужчине и делила ложе с призраком. Такова была в древности участь всех дочерей смертных, чья красота приглянулась богам…»

Дальше в рассказе шел пространный диалог. Панькину он ни о чем не говорил, так как был связан с поступками героев, которые он пропустил мимо ушей. Пришлось снова отдаться во власть терзавших его дум.

Он не осуждал бойцов. Он слишком хорошо понимал психологию молодых солдат, чтобы обвинять их. Да и как иначе? Здесь, на границе, каждый может упасть сраженный намертво, не успев даже взглянуть на врага.

Голос жены опять вывел его из задумчивости.