Застывшее время

– Ой! Проклятые волосы – вода капает, сейчас замочит! – Ее глаза засияли, словно звезды, слезы заструились ручьем. – Вторая записка! Второй кусочек любви!

– Второй – для Зоуи, – уточнил Арчи, не понимая.

– Она имеет в виду открытку, которую мать прислала ей из Шасси, – объяснила Полли.

Клэри пыталась высушить бумагу, осторожно прижимая ее пальцами с обкусанными ногтями.

– Если это карандаш, он не потечет, – успокоил ее Арчи.

– Когда он это написал?

– В сарае, в Ла-Форе. Попросил передать, если я доберусь до Англии. Не почтой – лично приехать. Это было восемь месяцев назад. Только я не уверен…

Арчи предостерегающе поднял руку, и Пипетт умолк, однако тень старой тревоги уже омрачила ее лицо: на секунду сияние глаз чуть померкло – и снова вспыхнуло. Клэри еще раз прочла записку, и когда она подняла голову, он понял, что несокрушимая вера возобладала над сомнениями.

– Это всего лишь вопрос времени, – сказала она. – Остается только ждать, когда он вернется.

* * *

Новости о Руперте распространились мгновенно. В тот вечер Хью с Эдвардом снесли Арчи вниз, чтобы он тоже выпил шампанского, которое Бриг распорядился достать из погреба. Пипетт, разумеется, остался по настоянию Дюши. Воцарилась всеобщая атмосфера облегчения: если Руперт был жив восемь месяцев назад, почему бы ему не остаться в живых и до сих пор? Превосходное владение французским, сообразительность Мишель, близость к побережью; наконец, тот факт, что Пипетту удалось выбраться, – все эти факторы обсуждались на оптимистической ноте. Всплывали все новые и новые подробности приключений беглецов. Совершенно освоившись, Пипетт оказался превосходным рассказчиком, в чем-то даже напоминая самого Руперта. Как-то раз на ферму, где они скрывались, неожиданно заявились немцы, а спрятаться негде. Тогда Руперт посадил Пипетта в тачку, прошептал: «Ты – полный идиот, понял?» и покатил, прихрамывая, мимо немецких грузовиков. Тут Пипетт перекинул ноги через ручку кресла, натянул на лицо блуждающую улыбку и высунул язык; тут же вскочил, изображая хромого Руперта, и произнес монолог, полный ненависти и презрения к слабоумному брату, в то же время давая понять, что и сам не в себе. Он везет брата к доктору, пояснил он немецкому офицеру, хотя тому больше подойдет ветеринар, ведь он ничем не лучше животного. Офицер пожал плечами и отвернулся, остальные с любопытством смотрели на этот цирк. Во взгляде одного солдата даже промелькнула жалость. Бабушка плакала от смеха, вытирая лицо платочком. Им пришлось очень долго играть этот спектакль, ведь дорога на ферму была длинная и прямая, как стрела; они опасались, что из дома выйдет хозяин и выдаст их. Много приключилось разных историй, закончил он, поворачиваясь к Арчи, который вставлял перевод в нужных местах для тех, кто не говорил по-французски.

В тот же вечер, после ужина, слушали девятичасовые новости: японцы устроили массированную атаку на американский флот в местечке под названием Перл-Харбор. Поскольку это случилось лишь час назад, детали пока не были известны. Ясно одно – война неизбежна, если уже не началась.

– Как это могло случиться час назад, если сейчас вечер, а они сказали, что налет был совершен в семь утра? – недоумевала Полли.

– Все дело в разнице во времени, Полл, – объяснил ей отец. – Они находятся на другом конце света, плюс двойное летнее время. У них сейчас завтрак, а у нас – время ложиться спать, особенно тебе.

По воскресеньям всегда укладывались пораньше, поскольку живущим в Лондоне нужно было рано уезжать. Мало-помалу все разошлись по своим спальням.

* * *

Почему-то именно этот день стал для многих из них неким водоразделом, поворотным пунктом.

Добравшись до своей спальни, Бриг медленно разделся – пиджак, жилет, фланелевая рубашка, шерстяная фуфайка, брюки, подтяжки, кальсоны, начищенные башмаки, колючие шерстяные носки в крапинку, напоминающие грудку дрозда, – ощупью нашарил на постели пижаму из толстой фланели в широкую полоску, устало думая, что до конца войны, пожалуй, и не доживет. Ему уже восемьдесят один год. Теперь, когда япошки и американцы начали боевые действия, все затянется раза в два дольше, чем прошлая война. В тот раз он тоже остался на заднем плане – позиция, которая ему активно не нравилась. Правда, Хью с Эдвардом тогда все-таки вернулись; глядишь, и с Рупертом повезет. Однако сама мысль о том, что он может не дожить до этого радостного события, беспокоила его и даже угнетала. Руперту будет все равно, думал он, а вот мне – нет. Впрочем, он не стал развивать эту мысль: никогда не умел говорить о любви – даже с самим собой.

* * *