Застывшее время

Сид услышала новости на станции «скорой помощи» и поспешила домой на случай, если Рейчел позвонит. Собственно, не было никаких особых причин, почему Рейчел стала бы звонить, однако надежда теплилась, вопреки логике. Наскоро сделав себе сэндвич с тушенкой, она присела на диван посреди ужасно пыльной гостиной (терпеть не могла домашнюю работу), раздумывая, не позвонить ли самой – только чтобы услышать ее голос; говорить было, в сущности, не о чем. Наверное, когда-нибудь ей совсем нечего будет сказать Рейчел, ведь она не могла – и никогда не сможет – выложить все, что у нее на душе. Сколько же в мире влюбленных, которые могут запросто сказать друг другу: «Я хочу тебя. Я хочу видеть тебя голой в своей постели, плоть к плоти; ты будешь моим удовольствием, твое удовольствие – моим счастьем». Она давно привыкла скрывать от людей свою истинную натуру, но так и не смогла научиться притворяться перед Рейчел. Она ощущала себя тайным агентом или шпионом в тылу врага: в этом бесконечно враждебном пространстве обнаружение равносильно смерти.

В тот вечер, пока она сидела и ждала, а телефон все не звонил, ей впервые закралась в голову мысль сделать над собой усилие и разлюбить Рейчел – и это было бы не тюрьмой, а спасением.

* * *

– А вот мне он не написал! – пожаловался Невилл Лидии, когда они укладывались в постель.

– Может быть, этот француз потерял бумажку и не признался, потому что ему стыдно?

– Вряд ли.

Лидия поняла, что он ужасно обижен.

– Он ведь и Джульетте ничего не написал, – напомнила она.

– Ну еще бы! Писать какой-то малявке, которая и читать-то не умеет! Даже папа не стал бы маяться такой дурью! Ладно-ладно, вот погоди, я вырасту и стану заниматься всякими интересными и жутко опасными штуками – тогда я буду писать… – Он задумался на секунду. – Арчи, и тебе, и еще Гитлеру и Флосси. А ему – фигушки! Вот тогда он у меня попляшет!

Лидии было ужасно приятно, что ее включили в список будущих корреспондентов, и она благоразумно умолчала о том, что кошки тоже не умеют читать.

– Я буду беречь твои письма, – пообещала она. – А Гитлер все равно скоро умрет, и не стоит ему писать.

Не получив ответа, она добавила:

– Мне правда очень жаль, Нев. Я понимаю, как он тебе дорог.

– Ха! Да я вообще о нем не думаю! Уже почти и не помню! Что-то смутное мелькает, скоро совсем исчезнет и растворится вдали, как облачко дыма. Так, сущая ерунда! Я бы о нем и не вспомнил, если бы он не написал Клэри…

Так его любовь боролась с разочарованием, пока он не выдохся и не уснул, обессиленный.

* * *

Бабушка устало опустилась в кресло и принялась развязывать туфли. Вечер утомил ее гораздо сильнее, чем она себе в этом признавалась, и оттого мрачные предчувствия лишь усилились. Новости о Руперте – хоть это и в сотни раз лучше, чем никаких известий – все же казались слишком туманными, неконкретными. Да, восемь месяцев назад он был жив – однако с тех пор многое могло случиться. Ему не удастся сбежать без посторонней помощи, и ради этого другим пришлось бы рисковать жизнью. Именно поэтому она запретила звонить Зоуи: нет никакой уверенности, что он жив и здоров; лучше выждать несколько дней до ее возвращения, а там уже рассказать все как есть. Чего бы я хотела на ее месте, спросила она саму себя. Пожалуй, сперва мне бы не понравилось, но потом я все равно оценила бы заботу. Значит, решено.

Она сняла свой крест из сапфиров и жемчуга и долго держала в руках, прежде чем положить на туалетный столик.

* * *