Застывшее время

Что ты думаешь о Модильяни? Мне о нем рассказала мисс Миллимент, когда я спрашивала про евреев: как это получается, что они одновременно еще и англичане, а она говорит – у них нет своей родины, поэтому они живут везде и вносят свой вклад в культуру, как Модильяни. У него странные люди на портретах, будто во сне. Ну, вроде узнаешь, но раньше никогда не видел. Как ты думаешь, когда тебя сразу узнают, это хорошо? Я имею в виду, в живописи, в литературе и в музыке, наверное, хотя у меня совсем нет слуха, так что музыкой не особо интересуюсь. В общем, если один раз посмотреть на картину Модильяни, то потом его всегда узнаешь, правда же? Вот я и не возьму в толк, хорошо это или плохо? С одной стороны, это может означать, что человек все время повторяется, с другой – что он придумал свой тайный язык и каждый раз создает новое. Пап, ты же художник – значит, должен это понимать.

Я скучаю по тебе [тут Клэри запнулась и почувствовала знакомую боль в груди] иногда [осторожно дописала она]. Пожалуйста, обрати внимание на марку и перечти еще раз начало.

Люблю, целую.

Клэри».

Так, чем бы теперь заняться?

Она решила обойти дом и проверить, кто чем занят и нельзя ли к ним присоединиться, однако это оказалось безнадежной затеей. Тетя Рейч – самый лучший вариант – уехала в Лондон с Бригом и не вернется раньше шести. Можно поделать уроки – сочинение о королеве Елизавете и ее отношении к веротерпимости плюс алгебра, которую она просто ненавидела – или выполнить недельную норму прополки (два часа), где скажут бабушка или садовник, или прогуляться в Уотлингтон с Полли за пряжей на шарфы, которые они вязали (теперь все вокруг вязали: Зоуи для будущего малыша, хотя у него и так миллион одежек, и даже мисс Миллимент кое-как мучила шарф; правда, вечно теряла петли, и оттого выходило кособоко, но она, похоже, не замечала).

Разведка ничего не дала: Зоуи лежала, Эллен гладила, бабушка в теплице проверяла помидоры, а Рен снаружи белил рамы и насвистывал, словно ухаживал за лошадью. С ним бесполезно связываться: болтает без умолку, да и белить не умеет – все рамы забрызгал.

Клэр забрела на кухню. Обед – макароны с сыром и тушеный чернослив – был давным-давно, и она проголодалась. В кладовой Тонбридж и миссис Криппс пили чай; с дальнего стола соблазнительно манила тарелка с оладьями. Клэри спросила разрешения взять одну штучку; миссис Криппс пододвинула ей тарелку и велела бежать.

Выйдя в холл, Клэри села на ступеньки и принялась есть оладью, растягивая изо всех сил, как будто это последняя еда на земле. Скучная штука эта война, даже Полли наверняка прискучило. Кстати, а где Полли? Ее с обеда не видно…

Наконец Полли обнаружилась в детской, где она терпеливо играла с Уиллсом: строила карточные домики, которые тот разрушал, махая ручонками. Старенький граммофон играл «Мишки на прогулке».

– Смотри, он ходит! – воскликнула Лидия, держа Роланда под мышками и тщетно пытаясь его поставить, а он беспомощно перебирал ножками в вязаных ботиночках и улыбался одобрительно всякий раз, когда разлетался карточный домик. Одна щека у него была красная, как помидор, другая бледно-розовая, а когда он поворачивал голову, длинная струйка слюны изо рта моталась взад-вперед. Клэри уныло наблюдала за ним. Скоро и у Зоуи будет такой же, и его придется любить.

– Невероятно, до чего они мерзко выглядят! – пожаловалась она Полли, когда им удалось сбежать под предлогом помощи бабушке. Лидия, как всегда, увязалась было за ними, но Эллен ее удержала обещанием дать повезти коляску. – Щенята, котята, жеребята, даже птенцы не такие противные! Почему же люди в начале жизни обязательно толстые и слюнявые? Если бы у меня был ребенок, я бы, пожалуй, отправила его на псарню или в больницу, пока не станет похож на человека. И еще им нравится все портить и ломать, так что даже характер у них противный!

– Ну, если не хочешь, можно и не заводить детей – просто не выходи замуж, и всё.

– Я могу выйти, если захочу, а рожать не буду.

– Вряд ли это возможно, – возразила Полли. – Я думаю, тут какая-то ловушка: всё или ничего.