Затерянный исток

Оя, тяжело ступая и рассеянно глядя себе под ноги, посмотрела на юношу и сжала губы. Мгновение она не находила слов для ответа.

Пухлые губы юноши тронула искривленная полоса.

– Я – сын Альмы.

Оя, глубоко вдыхая заканчивающийся воздух, сузила глаза. Минуту они взирали друг на друга. Наконец, царица обняла юношу, прижав к себе дышащее теплом и светом тело. Затем она отвернула его голову и долго рассматривала обваренную солнцем кожу и живые серые глаза. С удовлетворением она отметила, что он излучает здоровье.

– Что стало с ней?

– Все идет как нельзя лучше.

Оя прятала взгляд.

– Твой брат здесь, – сказала она решительно и едва слышно.

Вдобавок Оя подняла на пришельца многозначительный взор, который тот поймал с удовлетворением.

Улыбаясь во всю ширь своего подвижного рта, гость затараторил, как долго он мечтал повидать Арвиума и каких трудов стоило ему примкнуть к дипломатической миссии Сиппара. Оя же взирала то на Галлу, то на пришельца, и была еще более молчалива, чем обычно.

20

Ребенок Арвиума от другой женщины, который мог бы быть их ребенком, мирно наполнял колыбель. Рожденный матерью в момент величайшего страха и запредельной боли. О Хатаниш вновь никто не вспоминал, все восхищались частью, вышедшей из нее. Перед Аминой вдруг пронеслась иная жизнь – томные ночи и крепкие дети, небрежно заточенные в руках отца. Одурманенная картина химерной дороги вникуда.

На короткий промежуток Амине показалось, что она хотела бы розового ребенка, беспрестанно хватающего мать за волосы, и этого мужчину в качестве его отца, чтобы прохаживаться по стогне с лицом изможденного удовлетворения и прятаться за его широкими плечами. Но иллюзия имеет мало общего с реальностью. Амина слишком хорошо выучила, чем женщина платит за обманку защищенности семейного очага.

Она помнила тот обрывок разговора с Лахамой, который, произнесенный, поскорее хотелось забыть, настолько он выбивался из отстроенной картины реальности. Куда больше, чем отвлеченные рассуждения о богах и героях.

– Сокрытое в женском теле зерно жизни – чужак, пьющий из нее соки и использующий ее для собственного развития. Не жалея ее, – вымолвила Лахама вдогонку изматывающему вечеру, пропитанному испарениями с поверхностей тела.

Амина, привыкшая не делать скоропалительные выводы, молчала. Она никогда не слышала ничего подобного.

– Сословие рожениц, освободив часть нас, попало в капкан, потому что общество, забыв их вклад, вдруг решило, что роженицы – содержанки богачей, хотя без них прервется сам наш род. Но никто не помнит об этом в яде своей мнимой исключительности и того, что все должны им, но никому не должны они сами. Женщин осуждают и за рождение детей, и за их отсутствие. Наше вымирание – вопрос времени.

– Арвиум говорил то же самое.

– Что же?

– Что мы вымрем.

– Но решение ситуации у него иное. Не помогать матерям, а лишить их тех крупиц защиты и подмоги, которые у них есть. Я уже не говорю о привилегиях.

Амина молчала, вспоминая изможденные лица многодетных матерей и их истошные крики вперемешку с плачем на улицах. А потом их скомканные похороны через сожжение у священной реки в присутствии жалких детей, хватающихся один за другого. Без плакальщиц, без роскошных погребений с элементами статуса, даже не под порогом их домов, как в незапамятные времена. На местах разветривания их праха затем устраивались оргии, чтобы почувствовать себя живыми в непосредственной пелене смерти.

– Ты не представляешь, чего мне стоило отстоять мое право быть жрицей, через сколько голов переступить. Заискивать, выворачивать, идти напролом. Однажды я перестала быть отстраненной девчонкой вроде тебя. Это приносит определенный кураж, но и стирает какую-то лучистую часть тебя. Стирает способность вдыхать закат, убежав на какой-нибудь склон подальше от суеты.

– Люди разнолики, многогранны, непредсказуемы и отвратительно уникальны… Я иду за их идеями и горестями. Но чем меньше взаимодействую с ними и слушаю их проказу, тем счастливее становлюсь, – отозвалась Амина, словно поняла то, что принадлежало лишь Лахаме. Возможно, она и поняла, но лишь ничтожную часть или самое зерно… Но как же впитать все отголоски, брожения и воспоминания, связанные с этими словами?

Сформировавшаяся в роскоши и уже забывшая себя прежнюю, Лахама непостижимым образом бредила идеями всеобщего равенства и облегчения человеческого труда, зароненными в нее невесть какими ветрами и совершенно не соответствующими образу ее жизни и благам, которые она без стеснения извлекала из существующего порядка.