Затерянный исток

Амина в понимании военачальника армии Уммы олицетворяла инертное женское начало, тяготеющее к комфорту и счастливое просто от отсутствия потрясений… удачно устроившаяся образованная женщина, она определенно привлекала внимание. Но ее истинный портрет в истовой жажде мысли, выдавленной на глине клинописи, выходил куда более усложненным, чем его истошная вера в исконную роль женщины, счастливой от одной лишь беременности. Плеторическая Амина и живость ее ответов физически демонстрировали ему, с каким смаком она вкушала жизнь. Многое ей нравилось, она везде пыталась найти выгоду и удовольствие, умудряясь не вымараться. Даже оголтелость Иранны будто испрашивала у нее позволения разразиться очередной громогласной речью.

В отрочестве он больше задумывался о высоком, чем нынче. Нынче многоголосие каждого дня не провожало к этой роскоши. Арвиум с щемящим чувством странной ностальгии попытался вообразить, как возникла первая мысль в голове человека, чьи глаза были в тот момент устремлены к небу. Очищенное от мифов – квинтэссенции истории – общество, только создающее идеологию. Что было до? Амина со смешком пресекла бы эти измышления, заявив, что первая мысль, вероятно, возникла вовсе не в человеческом нутре, а в голове птицы, облетающей свои воздушные владения.

Амина… единственная живая душа. Противоположность сухости и даже злонравию Иранны. Странно, что, даже изобличая несовершенства мироздания, Амина сохраняла облик благонравия и какую-то неземную отстраненность от суеты насущного. Их долгие хождения по волокнам неясных ожиданий показались ему великой глупостью. В тот момент Арвиум уверовал, что они оказались опутаны непонятой, запретной страстью.

Он все брел домой, питаясь финиками с пальм, и вспоминалось ему древнее, как теперь казалось, но, может, лишь сотню лет насчитывающее предание об уставшем израненном солдате, из последних сил приникшем к благодатному берегу этих краев. Прибился он к дому неземной девы и без чувств свалился с коня у ручья. В Сиппаре Арвиуму поведали иной миф, который скрестился с впитанным сызмальства – о прекрасной королеве, которую утратил их народ. Утратил, когда кто-то набросил на женщину покрывало, и душа ее оказалась погребена под толщей ткани. Жители Сиппара, рассудив полезность такого исхода, тем не менее тосковали по утраченной силе своих матерей, создав образ Озерной девы из края лесов за высохшими горами. Скрывшаяся от пут Озерная дева, живущая в гармонии, когда-нибудь позволит странствующему путнику навек осесть в своем краю прозрачной воды и так же рухнуть к подножию вековых кипарисов. Или же он вытянет ее наружу за скользкую ладонь и позволит оглядеть изменившийся мир, более милостивый к ней теперь.

И как вдруг стало насущно воротиться к Амине, пешком или на хромающем коне… Воротиться и упасть рядом с ручьем ее обиталища подобно мифическому герою давних странствий. Чтобы она, простоволосая, перевязала его раны и оставила в своей постели. В ореоле голубого и золотого, пронзенного солнцем, как ее волосы, она бы вручила ему венок за состязание и нарекла своим суженным. Но она же божья невеста… все это замерзшее время Арвиум пытался отогнать от себя запах горящего человеческого мяса, который было не вымыть из ноздрей.

18

Арвиум, раненный, восставший с холмов пепелища, лежал в богато убранной опочивальне царского дворца и гладил по щекам привлеченную Амину. А она, не жаля его, не споря, смотрела прямо и жалостливо. Ей шла эта нежданная мягкость, а ускользание вносило недосягаемую ценность. Хатаниш где-то внизу в одиночных покоях корчилась в предродовых муках, а помощь ей не подоспевала, и никто не слышал ее стоны. Арвиум не спешил раскрывать ее происхождение перед Оей и вообще предпочитал не выходить с ней на официальные приемы. Хатаниш без роптаний мечтала о цельной семье, наполненной… одобрением, и перед этим желанием сдалось даже упорство Арвиума. Но оказалось, что статус даровал лишь усталость и отторжение, ничего не приукрасив самим своим наличием.

Арвиум убеждал себя, что Оя хотела сделать ставку на него в обход погрязшего в бессильной щеголеватости Галлы, но материнские чувства к сыну препятствовали этому. Ему начало казаться, что безродность жены тянет его назад, окрашивает и саму Хатаниш в безжизненные тона. Быть может, стоило выбрать жену, угодную Ое.