Затерянный исток

Арвиум привык к самосуду по отношению к мужчинам, а Сиппарцы, враги, над которыми они заливисто смеялись и которых призывали усмирять, берегли своих мужей. Они крали себе женщин в землях, по которым проходились, и не держали ответ перед их семьями, не соглашались на договоры. Ему понравились бесчинства и безнаказанность их элиты, не оправдывающейся перед народом, как это с балкона делал Син. Недавнему предшественнику Сина приказали совершить самоубийство вместе со всей свитой, поскольку он не сделал обещанного – не протянул ирригационную систему дальше по мере разрастания Уммы. Одурманенные советники добровольно легли за своим властелином в длинный ров, где их живьем засыпали огневым песком. Арвиум не хотел бы подобной участи, дослужившись до высокого чина… Подобный исход обесценивал всю сегодняшнюю борьбу. Он рассудил, что высокое положение уже само должно было быть оправданием для них.

После этих размышлений Арвиум впал в бред. По оголенной шее плыли капельки пота, возникшие от боли борьбы тела с лихорадкой. Такой молодой и такой красивый… Она жадно распласталась над ним. Затем Амина затворила двери, оставив его с лекарем, и сползла на каменный пол, выложенный мозаикой с изображениями дельфинов и диковинных птиц.

Из углубленности комнаты она могла беззастенчиво смотреть на него, ощущая против воли зреющую жажду принять его… Обвить кольцами. Смести прочих на пути к нему. Лахаме было дозволено то, над чем они только парили… Как часто, проходя мимо, Арвиум доводил ее до исступления, не касаясь, а лишь дыша на ее шею. Амине вовсе не хотелось теперь повторять судьбу ссохшихся, дошедших до искривлений жриц, которые так и не добились права участвовать в ритуальных актах любви. Не хотелось и ворочаться друг с другом ночами, ошибаясь, что все уснули, а потом устраивать сцены ревности пополудни, застав предмет своего обожания при мирной беседе с другой. Сидя на полу, Амина твердо решила, что не хочет быть неполноценной из-за страхов и табу. Ее борьба с телесным изжила себя, а воля прочих померкла.

19

Син, хмурый и заросший щетиной, с прищуром принял делегацию из Сиппара как отголосок произошедшего поражения. Ничейные земли отошли заклятым соседям… Они улыбались и хитрили, а Син сжимал собственные пальцы и прятал покрасневшие глаза. Оя взяла на себя тонкости дипломатии, а чужеземцы с ужасом смотрели на говорящую женщину. Они еще не знали, что большинство чиновников и писцов в Умме тоже женщины. Своим они даже вырезали часть плоти, чтобы те не вздумали посматривать на кого-то, кроме мужей. Син, не в силах ни уступить, ни договориться о компромиссе, позволил Ое предложить нежданным гостям трапезу и уютный ночлег.

За богатым столом гостей потчевали свежайшей дичью и сладчайшим вином с закусками в виде зажаренной саранчи и консервированных в соли овощей, а жрицы играли незамысловатый гимн города на арфах и лютнях. Прежде жрицы брали на себя и врачевание, но население Уммы слишком разрослось, и врачеватели образовали отдельную категорию. Разморенные потчеванием иноземцы пустились в пляс, начали хватать жриц за руки и пытаться усадить себе на колени. За столом остался лишь молодой сиппарец, с ужасом наблюдающий за разгулом своих соплеменников. Лахама дала страже знак схватить нечестивцев. Оя со злорадством смотрела на своих земляков, в скотском состоянии поправших мораль, за измену которой жестоко карали в своем городе.

Следующее утро Уммы ознаменовалось битьем барабанов и сборищем люда на главной площади города. Одурманенных сиппарцев, опухших и связанных, вели к главному храму под радостные возгласы толпы. Син и Оя мрачно наблюдали за этим с балкона. Оя несколько раз, перебрасываясь взглядом с настороженной Лахамой, говорила что-то Сину, напряженно ожидая ответа, но он лишь барабанил пальцами по коленям.

– Во имя верховных богов! – закричала Лахама, – отдайте нам вашу кровь! Вы избраны для этой чести!

В прежние времена избранных для человеческих жертв не только опаивали наркотиками, но и убеждали в недосягаемости священной жертвы. Выбранные с почетом предавались смерти, уверенные в вознаграждении в мире теней. Постанывающие от испуга сиппарцы, похоже, подзабыли забавы предков, но прельстившись загробными почестями.

Жрицы умаслили статую Марту благовониями и пустились в пляс. Один из пленников крикнул:

– Где Ташку? Он бы не позволил так поступить с нами!

Оя, побледнев, воззрилась на мужа. Тот отвел помутневший взгляд. В последний раз он запретил жене навещать сына из-за угрозы чумы. И вот Ташку исчез из заточения.

– О чем они толкуют? – дрогнувшим голосом спросила она.

– Бред от пьянства. Посмотри на них.

Подобные ритуалы не проводились уже много лет, и народ с ужасом и любопытством рассматривал внутренние органы в споротых животах пришельцев.

Поодаль, никем не замеченный, стоял юноша, который накануне не пил вина и не приближался к жрицам. На него никто не обращал внимания.

– Оя… – пролепетал юноша, когда закончившееся жертвоприношение под одобрительные кивки толпы заставило повелительницу спуститься вниз. – Ты узнаешь меня?