Затерянный исток

– По законам Сиппара именно старший сын царской четы только и имеет право править братским городом.

Арвиум поднял на незнакомца глаза, доселе опущенные в деревянную кружку с пивом.

– Ты пытаешься склонить меня на сторону мятежного принца?

Незнакомец прищурился.

– Син не любил сына с самого рождения. Я видел, что никаких телесных повреждений, кроме слишком длинных конечностей и пальцев, принц не имеет.

– Зачем же отец заточил его в крепости?

– Быть может, опасаясь влияния мальчика с особенным воображением на устои Уммы.

Арвиум задумался.

– Не верится мне в это. Син, по сути, узурпатор, так с чего ему бояться сына, который имеет еще меньше прав?

– Сына, который получил большую поддержку у соседа – врага. Так или иначе, но идеи мятежного принца взбудоражили Сиппар, у него много последователей. Быть может, мы ожидаем своего героя, который придет и осветит жителям обоих городов дальнейший путь, который назрел, но который нам страшно воплощать. Города наши – братья, разделенные травмирующей чертой.

Арвиум зачарованно слушал это повествование.

– Принц силен… Открыто смеется над великим пророком Хавераном, говоря, что отчего-то никто не видит, что ни одно его пророчество до сих пор так и не сбылось.

Арвиум оживился.

– Я слышал, что он пил мочу кобыл в течке, чтобы отбить у себя тягу к женщинам и сосредоточиться лишь на науках… Но в итоге вовсе лишился пола, став чем-то средним.

– Хаверан стал бесплотным духом, пожелав узреть больше, чем доступно смертному. Пожалел ли он об этом, до нас не дошло…

– Никто не проектирует будущее, а только настраивает под себя. Хаверан же недоговаривал в каждом своем пророчестве, так что его можно додумать как угодно.

Незнакомец недовольно замолк. Дерзость чужака уязвила его.

– А ведь правда… – продолжал он нехотя. – Ни одно пророчество не сбылось. Быть может… здесь безбожники правы.

– Но многие свято верят, что город навсегда станет легендой, пав от круглого огня, метущегося с неба. И как там дальше? «Город будет опален огнем без дыма, и рыба всплывет мертвая». На мой взгляд, здесь речь о небесных явлениях во время дождя. Тех, которые порой влетают даже в дома. Ничего выдающегося.

– Пророчеству сотни лет, а мы до сих пор топчем землю. Мы так остервенело и почти с надеждой ждем конца света, что становится смешно. Может, потому это пророчество Хаверана и стало таким знаменитым. И может, все произойдет совсем иначе… И странному юнцу удастся то, что не удавалось ни одному великому герою, воспетому в эпосах. Перекроить сознание ныне живущих… Ознаменовать новую эру.

Арвиум тогда беззлобно назвал своего собеседника мечтателем и удалился. Но и спустя недели продолжал размышлять о сказанном и особенно о недоговоренном.

16

Мельяне было неинтересно заниматься Иранной. Слишком давящим оказалось бремя материнства, еще невыносимее, чем передача из ее рук заговоренного символа власти. Переписка с матерью не спасла Иранну от тоски по дому и озлобленности на родительницу и остальной мир. Своей словоохотливостью она остервенело старалась загромоздить все пространство от стен до потолка, вторгнуться в чужое внимание и непременно закрепиться там, замещая отсутствие себя в матери.

Покинутая матерью, скорбящая об умершем отце, Иранна постепенно стала непримиримой в выражении собственных чувств и неудовольствий, но не по отношению к матери, при мыслях о которой до сих пор сжималась и теряла дар речи. Мельяна была ирреальным божеством, и, чем большей холодностью она обдавала дочь, тем более пронзительно та пыталась исправиться ради нее, чтобы доказать, как несправедливо мать относится к ней. Иранна до сих пор каждый день ждала, что вот-вот вновь объявится в здешних краях Мельяна, взяв под защиту и ее, и всю Умму.

Когда испуганную Иранну доставили во дворец, всеобщая реакция обдала сдержанностью, граничащей с льдистостью. Даже Амина, единственная девочка, приближенная к трону и освобожденная уже от игр с Арвиумом и Галлой, обособившимися в мужском мире тренировок, не спешила принимать ее. Да и Иранну не прельщала отстраненность Амины, а фантазии не хватало для осознания, что таится за глазами, жадно впитывающими любое проявление человеческой жизни. Амина была неразговорчива и потому не поражала ни с первого, ни со второго взгляда. На островах юности лед между ними оттаял, Амина перестала бояться порой бездумной оголтелости дочери своей единоутробной сестры. А Иранна перестала расценивать неспешность тетки как забитость. Иранне было неинтересно разбираться в причинах нравов и явлений – она не прислушивалась к другим, а лишь читала им тирады, глубоко ранясь неодобрением в свою сторону. Столкновение с социумом – криво слепленными умозаключениями других, которые никак не сочетались с их личностями и мечтами, стало самым невыносимым, но и самым интересным, что пришлось пережить обеим.