Затерянный исток

Второй день свадьбы требовал показаться народу во всем мыслимом великолепии и беззастенчиво сулить ему благополучие. Амина косо глядела на Арвиума, вальяжно расхаживающего по покоям выступкой хозяина. В запашной юбке в пол, подпоясанной длинным шнуром с кисточкой, а особенно с новоявленной пресыщенностью во взгляде он выглядел внушительно. В честь праздника его волосы зачесали сзади и убрали в недлинный хвост, перехваченный пополам. Под одеянием играли его мускулы и золотистый живот.

Словно не вспоминая исступления и преступления минувшей ночи, он обнял жену сзади и прижал к надежности своего тела. Его скрытый запах на миг возродил пьянящие и удушливые воспоминания их спутанного пути порознь. Что ему нужно кроме рабыни? Арвиум в расслабленности человека, который получил давно желаемое, смазанным голосом шептал милости в ее витиевато заплетенные волосы. А Амина не отвечала. Он нахмурился. Не слишком словоохотлива, да еще и остервенела на вид. Несмотря на ее полное ему подчинение, закрепленное всеми сферами нового уклада, в нем вновь зашевелился безотчетный страх перед этой насмешливо-невозмутимой девицей и шаткостью собственного вознесения.

Арвиум давно привык, что за ним ежечасно наблюдают, обзавелся масками и постоянным напряжением, переходящим в подозрительность. Сначала приспешники его раздражали, но потом он проникся их отравляющим влиянием. Он уже и позабыл, откуда в нем взялась эта остервенелая жажда власти и какую цену – в собственное умиротворение – пришлось отдать за эту величественную иллюзию. Шрам раздернутых глаз обратился к Амине, словно отыскивая в ней убежище, разрешение вопроса, хоть обычно ее двойственность запутывала его до такой степени, что заставляла принять решение или идею наотмашь.

В этот момент, смотря на прекрасную молодую женщину, освещенную с балкона отсветом солнечного диска, он испытал уставшую тошноту своих действий. Быть может… быть может, власть и вовсе не нужна была ему и тянула в дебри, куда он не стремился попадать. Прежде он отвечал лишь за ратные подвиги и разграбление окрестных селений, по которым проходился, не устанавливая там свой порядок. Он устал, бесконечно устал, как в полдень лета без спасительной сени навесов.

Поражения и борьба за фикцию сломали и так подорванный дух пылкой холодности Арвиума. Путь Сина, растерявшего благо государства и близких, страшил и его преемника.

Амина молчала и смотрела, не ведая о его внутренних терзаниях. Смутно он понимал укор и оборотную ненависть этого взгляда. Но тысячи причин и доводов захлопывали его совесть. Он же победил, значит, его и правда избрали высшие силы.

Арвиум вполне освоился с телом Амины и собственной властью над ней. Могущество его не должно было вызывать нареканий ни у кого, поэтому можно было проявить благородство.

– Я буду заботиться о тебе, – произнес он, будто усмиряя собственный страх ее бунта.

Забота… Монументальное, душащее злоупотребление. Отношение, как к умалишенной или кошке, которую можно ласкать и кормить, пока она не оцарапает. А можно и выкинуть за порог без последствий для себя. Иначе откуда берутся доступные девицы в общественных банях, изрытые побоями и болезнями?

– Как заботился о Хатаниш?

Он помедлил, будто обуздывая слова, готовящиеся выплеснуться.

– Я брал, кого хотел. А тебя не мог. И это сводило с ума.

Она слегка отстранилась.

– Я никогда тебя не любила. Это была похоть. А с ней я справилась в отличие от тебя. Я всегда знала, что это нечто скользящее, не основное.

Арвиум не отвечал.

– Хищник любит свою добычу, – добавила Амина с сожалением. – Но всегда уходит своей тропой, без оглядки.

Вот что бывает, если дать женщинам слишком много власти. Тут уж либо девы, либо матери, но никак не нечто среднее. Но теперь молчать ему не нужно. Сила и действие… прежде манили их приглушенные разговоры на открытых террасах дворца.

– Ты оставишь эту манеру теперь, – проговорил он вкрадчиво, но по коже ее пошел холодок вперемешку с волнами жара.

Увидев ее сведенные над переносицей брови, он раздраженно добавил:

– Я по-другому любить не умею, принцесса.

– Что угодно это кроме любви.

Арвиум чувственно поцеловал Амину сзади, схватив за шею и повернув голову к себе. Затем с благодатной улыбкой человека, добившегося того, что так долго блистало в эфемерности будущего и наслаждающегося потому негой перед следующей схваткой, отошел к кровати.

Его оголтелое смакование триумфа собственной молодости привело Амину в бешенство. Прошлые годы их сопричастности прорвали абсолютную ее оторванность от текущего мига, приоткрыли первородную силу бунта женщины, знающей неоценимый вкус свободы.

Амина неотрывно смотрела на Арвиума, на его царственную поступь, не признавая в нем повелителя даже под угрозой голодной смерти. В ее взгляде он прочел бы многое, если бы не стоял спиной. Его внушительные плечи и сужающийся обхват талии больше не притягивали ее взгляда. Опасение, решимость и истовое желание отбросить происходящее отражались в залитой платине неровных зеркал.