Затерянный исток

Арвиум грозно улыбнулся. Он добился всего, переуступил через людей и, в сущности, растерял, расколол душу где-то по пути. Мгновение назад он хотел растерзать их обоих. Нестерпимо было, что для кого-то он не самый желанный и устрашающий. Обет безбрачия Амины тревожил его куда меньше, чем полнота ее в объятиях человека, который обязан быть ниже него по всем возможным рангам. Все же забавное это нововведение – обет безбрачия… Будто специально придуманное средство от все увеличивающегося населения. Или чей-то пропитавший традиции побег от непосильной работы и гнущей ответственности.

– Я никого не трону, моя радость. Этана будет моим полководцем теперь. Будет оберегать мою жену от жестокостей внешнего мира. Чтобы никто не прикасался к ней. Будет молчаливым стражем… или кормом для птиц на главных воротах.

Амина воспаленным взглядом наблюдала, как Этана, раздумывая бесконечную минуту под насмешкой Арвиума, тенью промелькнул ему за спину, не поднимая на нее взгляда, хоть она и вперилась в него глазами, будто желая растерзать.

Мысли Амины рвала изрытая реальность, которую она никак не могла выстроить в четкую структуру.

– Ты захватил власть, так отпусти меня! – повторила она изречение Этаны, ощущая, как теряет силы даже ее язык. – Я тебе больше не нужна.

Арвиум припомнил безотчетный страх своей армии, что захваченные женщины и особенно женщины свободные могут предпочесть врагов, которые в любой момент способны наводнить город. Вот и Амина уже предпочла.

– Не нужна как наследница трона. Но еще нужна как жена.

Арвиум принудил ее посмотреть на себя, возведя ее подбородок вверх. И поцеловал Амину в уста, которые смаковал его брат несколько часов назад, удивляясь их неповторимому вкусу. Арвиум был спокоен. Он победил ее насмехательства и призрак своей далекой семьи, завернувшей его в пеленку и положившей в корзину небытия.

Амине хотелось отгородиться от устойчивых губ за усталостью, потрясенностью и страхом следующей минуты. О рослом женихе Амина мечтала столько лет с самого отрочества, до момента, пока незримо перед ней не встало понимание уникальности собственного поприща и ненужности этих липких грез. Но сознание этого не отогнало естественных девичьих желаний, которые были отодвинуты от нее ей самой, трансформировав естественную потребность единства с другим человеком в нечто постыдное, а материнства – в тяжкое бремя и боль.

40

Чтобы стать царем, Арвиуму уже не пришлось заручаться поддержкой богов в обрамлении восхитительных ритуалов. Да и некого было просить о содействии – жрицы то ли поспешно уплыли с Оей, то ли рассеялись по окрестностям. Дорвавшись до власти, Арвиум стремительно позабыл все заветы брата, благодаря которым и воодушевился на борьбу. И Этана видел это. Видел, что во взоре Арвиума более нет того огня, на который он, Этана, так рассчитывал. Ему, великолепному Арвиуму, впервые в жизни стало лень. И Этана жалел о том, что избрал именно его… Конечная цель благодаря Арвиуму приобрела совсем иную, нежеланную окраску грубой силы и обогащения знати Сиппара разграблением Уммы. Но спорить с ним было опасно. Стоило уйти в тень – проверенная и беспроигрышная позиция. Затаиться и подумать… И выпросить прощение Амины. Потом, не сейчас. Он правда хотел спасти ее. Но и не мог отказаться от истовой мечты, преследующей его, кажется, с самого рождения… И цель еще не потеряна. Пусть Арвиум верит, что могущественнее его нет. Но и вода точит камень.

Звенели кубки, склабилась знать, не поспевшая на корабль к Ое, зубоскало суля новобрачным выводок ребятишек. Невесть откуда взявшаяся толпа женщин с телом, закрытым от бровей до лодыжек, голосила чужеродные песни, оплакивающие девичество. Разве так было прежде? Раньше они приносили дань уважения принцессе крови и с почетом относились к ее сакральной способности воспроизводства, а не низвергали ее в ранг прислуги, которой следует корчиться и молчать за запахнутым навесом. Раньше свадьбы блистали полнотой жизни и перспектив, а не внушали что-то липкое и раздроблено-опасное, из чего не было выхода. Не тупик они прежде праздновали, а обуянную напоенность предстоящего.

Амина с содроганием вообразила задыхающийся мир этих женщин, прежде щебечущих что-то в храмах и громогласно распивающих пиво на площадях. Ее детство прошло за вдыханием вдохновенных историй и молитв, набитых на молчаливых глиняных поверенных. И то, что для смены формации потребовались не десятки лет, как казалось ранее, а один вечер, парализовывало волю неправдоподобностью происходящего и отчаянной жаждой повернуть время вспять.

Теперь и от нее ждали двуличной игры в разгадывание настроения мужа, поскольку ныне всем имуществом невест, им не накопленным, распоряжался он, единственный, с которым уже не разорвать брачного договора, что бы ни случилось. Идея подобного обмена казалась дикой, ведь прежде именно женихи платили дань родителям невесты за ее домашнюю работу и детей, которых она родит.