Затерянный исток

Люд, оставленный высшими силами на произвол судьбы и видящий, как шары врезаются в их дома и уничтожают скарб, в обобщенном порыве двинулся к главному храму города, словно вспомнив, кто даровал им утешение в годы смут и засух.

Лахама, подперевшая двери бревнами изнутри, по зову толпы не сразу показалась на балконе библиотеки, с которого произнесла столько завораживающих речей.

– Ты столько твердила нам о воле богов, о предопределенности и мировом порядке! – закричали люди, то ли прося защиты, то ли нападая.

Бледная Лахама молча смотрела на толпу. Люди, многие из которых с таким упоением смаковали пророчество Хаверана, вдруг передумали умирать и поняли, что прежде и стенать-то было не о чем. И что трудности их ничтожны по сравнению с угрозой лишиться жизни.

– Так рассуди, кто должен перейти в царство тьмы, чтобы остановить стихию! Чтобы боги вновь стали благосклонны к нам! – грозно зарычало сборище.

Лахама знала много вариаций этого то ли пророчества, то ли легенды, осуществившейся на их глазах сегодня. Люд внизу, должно быть, лучше всего понял ту, где лишь самопожертвование знающего больше других героя остановит падение города и оставит жизнь тысячам невинных.

С балкона зоркая Лахама разглядела, как медленно, словно смазанные маслом, отворяются главные ворота города. И как проказой заполоняют его сиппарцы. «Предательство, – подумала парализованная жрица. – Я должна была знать». Она выхватила кинжал с изумрудной рукояткой и, изящно выставив руки впереди себя, прокричала:

– Это буду я, самая просвещенная из своих современников, впитавшая мудрость четырех краев! Я навечно останусь страдающим бесплотным духом, ни живым, ни мертвым, помнящим земной мир, но не имеющим возможности даже поговорить ни с кем оттуда! Да будет благословенна Умма!

Лахама вонзила в свою прелестную грудь острый клинок, с сожалением порвав длинное ожерелье из экзотических шелковых нитей, привезенных умелыми мореходами – чужестранцами по загадочным южным волнам.

Народ обомлел и безмолвно смотрел, как могущественная жрица, запутавшись в длине собственных волос, падает на колени. Люди не знали, ликовать ли быстрому спасению или обернуться и увидеть полчище сиппарцев, молниеносно разрезающих всех на своем пути и разграбляющих уцелевшие дома, застрявшие на их смертоносном пути.

38

Слегка отдышавшись, Амина и Этана двинулись к оставленному жрицами храму богини плодородия. Неопрятно рассыпанные по полу снадобья и шерстяная туника в углу остались быстротечными следами их многолетнего становления в этих стенах. В безотчетном страхе, что их настигнет стража Арвиума, Амина, охваченная всеобщим безумством, кинулись за алтарь из неведомого камня сгущено-зеленого цвета. Камня, завораживающего глубиной и интенсивностью своих переливов. Камень был найден на священном поле древнего племени, жившего на этих землях задолго до них. Мало кто знал, что на ветру камень умел воспроизводить мелодии за счет зарубов внутри и отождествлялся у древних с полноценным божеством, гипнотизирующим и успокаивающим их страдания. Лахама как-то обмолвилась, что в нем был заложен и древний текст, но утеряно знание, как можно воспроизвести его.

В углу оба затихли, пережидая возможность чужих шагов, звучащих погребальным звоном.

– Не успели, – прошептала Амина.

Будущего теперь не было, как и потерявшегося где-то в этих душащих треволнениях точеного прошлого, пахнущего высыхающей после солености моря кожей.

– Что-нибудь придумаем, – ответил Этана, нежно поглаживая ее по волосам. – Уговорить бы рабов восстать и перебить весь этот ваш идеальный уклад, о котором вы так трясетесь!

Озябшую Амину будто начал возвращать к жизни ток этого прикосновения. Как добрый кубок вина после мерзлого служения в подвалах храма. В подвал пускали только самых доверенных жриц, чтобы в строгой секретности произвести человеческое жертвоприношение и не навредить происходящему толпой. На памяти Амины это было лишь раз и совершилось против воли Лахамы по наказу Сина, когда им грозили кочевники. Побелевшая Амина с ужасом наблюдала, как Лахама умерщвляет юношу и дает его крови стечь по давно не использующимся камням, возведенным в честь торжества жизни. Затем Амине, представляя, что это цыпленок, пришлось отделять мясо от костей для подношения богу войны. Она не спала ту ночь, гадая, как спится Лахаме, убившей цветущего мужчину, который долгие годы мог жить, трудиться и мечтать.

Редкая задумчивость Этаны так волнообразно перерастала в жизнелюбивые проказы, что Амина, вырвавшись из опаляющих воспоминаний, первой потянулась к неслышному запаху его губ на тонком лице.