Затерянный исток

– От таких богов и к нам спрос меньше, а с богом-идеалом и озлобленность людей друг на друга и себя самих не уменьшится, а возрастет. Потому что идеалу никто соответствовать не сможет.

– Быть может, это – необходимый кусок длинного пути становления нашего духа, его последующее очищение.

Этана ладонью зачерпнул волосы с высокого лба. Пальцы его подрагивали, он взирал вдаль.

– Мне сейчас не до очищения, – резко продолжала Амина. – Или к твоему брату возвращаться и быть тенью, или…

Она выжидательно посмотрела на Этану. Как сладко было хоть на миг вообразить, что о ней кто-то позаботится.

– Или бежать. Со мной.

Амина не дрогнула, будто опасаясь умилиться раньше времени.

В этот же момент в дерево, под которым они так обманчиво безмятежно стояли, угодила горящая стрела. А за спиной раздался рев изрисованного хной великана, выпустившего ее. От беспокойного ветра дерево воспламенилось. Огромный воин на фоне полыхающего города осклабился. Огонь отбрасывал на его изуродованную шрамами кожу зловещие отблески. Этана камнем сбил чужака с ног и закричал, чтобы Амина бежала.

И они понеслись к морю в непостижимой жажде найти укрытие. Мимо зиккурата, на который будто набросили паутину песка огненных шаров, летающих по небу наравне с созвездиями. В похолодевшей воде всполохами расцветали линии разгоряченного от их ступней песка. На горизонте проносилось перевернутое небо моря с облепившим его пухом облаков. И вмятины гор, повторяющие текстуру юбок женщин.

Быть может, сотни поколений назад далекие их предки, задушив любопытством ужас неизведанного, бросились в эти воды на шатком плоту. И добрались до неведомых земель, где люди специально насекали себе на лицах шрамы и впрыскивали в них краску… Невообразимое допущение разнообразия дерзких измышлений. А, быть может, все было вовсе не так воодушевляюще, и неведомые края заселили изгнанники, не нашедшие прибежища в родном крае.

Какой-то человек неподалеку радостно растопырил руки в сторону воды, будто призывая смерть к берегу бушующего моря. В небе расцветами вспыхивали огромные шары, отсветами бегущие по белеющим волнам. Шары эти вгрызались в монументальный камень прибрежной застройки и разрывали его вдребезги. В развалинах ревом бродили стоны.

В пучину глубины отходила большая ладья с пурпурными парусами. На палубе зоркая Амина разглядела Ою, недовольно кривящуюся от зрелища простолюдинов, накрепко запирающих двери в амбары в хаосе небесных явлений. За ее спиной бледный Галла с ужасом взирал на крушение мира, который никогда не доставлял ему пронизывающего наслаждения. Быть может, потому что Галла, выросший в роскоши с заготовками образов мышления, не был наделен ни всепобеждающей жизненной силой, ни истовым восхищением перед неотвратимой бездной бытия. Галла без отца чувствовал беспомощность и сбитость дальнейшей дороги. В душе он ликовал, насколько умел, что Арвиум выиграл и занял место, которое внушало Галле ужас беспомощности и незнания. Когда Оя почти тащила на судно полуживого Галлу, он, вместо того, чтобы пугаться и вопить, смеялся, за что мать в итоге отвесила ему затрещину. Этана с какой-то нечеловеческой тоской смотрел на них обоих, удаляющихся под когтистый рокот стихии.

– Путь умрут все! Зато уничтожится все, что меня раздражает! – кричал Галла в каком-то экстазе воплощения давних страхов, сплетенных с надеждами и маячащим отпущением.

Он зачарованно, с какой-то животной ненасытностью наблюдал за свистопляской на берегу. А Оя вцепилась в его тощие плечи, будто всерьез опасаясь, что ее последний сын сиганет в сгущенную пену черничного моря.

Сваленные горящими шарами деревья, рушащиеся в бездны песка, довершали вакханалию этой судьбоносной ночи. Женщина, бьющаяся в горячке, потому что оставила под завалами разрушенного дома младенца, забежала в воду и, борясь с судорогами всхлипываний, устремилась за огромной ладьей.

Задыхаясь от ужаса, Этана и Амина кинулись за ней и, ослепнув в пене отплытия, бросились за только что отошедшим от береговой линии кораблем, надеясь забиться в его недра. А сзади накатывали крики оставленных на берегу и свирепые волны, угрожающие разбить их о дно корабля, ради строительства которого Сину пришлось поднять налоги на землю.

Амина начала терять силы очень быстро – жизнь при храме не воспитала в жрицах выносливость. Все тяжелее давался ей каждый взмах руками. Ледяная бездна, парализуя ноги, утягивала на дно.

– Плыви один! – закричала Амина, захлебываясь невыносимо соленой водой.

Этана ухватил ее под шею и, едва борясь с волнами, выхватил обратно на берег к взбеленившемуся люду, проклинающему богов.

На берегу беззубая бабка с гладко зачесанными назад волнами пепла затянула любимую всеми легенду, и народ вблизи нее притих.

– Великий принес себя в жертву, и все тут же стихло, – хищно произносила старуха, и люди, до того упивающиеся смятенностью горя со следующей за ним свободой хаоса, зажигали в своих глазах отсветы надежды. – Сотни лет мы верили, что это может произойти снова.