Затянутый узел

Я вспомнил, как Вера Васильевна Воронина сказала, что в ночь убийства, во втором часу, видела уходящего из ресторана Галактиона. Да, в ту ночь Галактион ушел домой не в обычное время. Днем он мог слышать разговор Долидзе с сыном. Мог слышать или слышал? Допустим, слышал. Если так, то Долидзе должен был говорить с Георгием о покупке дома и назвать время, когда пойдет к Галустяну. Воронина сообщила об уходе Галактиона как бы между прочим, невзначай, будто забыла об этом и вспомнила случайно. Нет, она не страдала забывчивостью и провалами в памяти. Значит, она намеренно приберегла свое сообщение на конец беседы, уверенная, что так оно не затеряется в куче информации и запомнится мне лучше? Зачем она это сделала? Чтобы помочь правосудию? Допустим. В таком случае она знала гораздо больше, чем сказала. Но почему тогда она исчезла?

— Извините, что вторгаюсь в ваши дела, но Галактион не имеет ни малейшего отношения к убийству, — сказал Сирадзе и отодвинул тарелку. — Я вас покину. Хочу сделать несколько звонков. — Он встал. — Наверняка Вера у какой-нибудь подруги в Ленинграде, Сочи, Ялте, Куйбышеве.

— Желаю удачи. Кто, по-вашему, имеет отношение к убийству?

— Не знаю. Котэ — человек не трусливый, но еще неделю назад говорил мне, что никого в жизни не боялся, а Саркиса Багиряна боится.

— Aquila non captat muscas, — щегольнул я знанием латыни.

— Орел… дальше не помню… — смутился Сирадзе.

— Орел не ловит мух.

Он поклонился и ушел.

Ни в одной версии концы не сходились с концами. Я не сомневался, что нападение на Долидзе было совершено около одиннадцати ночи. Но почему смерть наступила через два — два с половиной часа, я понять не мог. Я думал об этом до головной боли и, чтобы дать передышку мозгу, переключился на другой вопрос: вызывать или не вызывать в горотдел Манану? В общем-то, как мне казалось, она могла сообщить то, что мы уже сами узнали. А именно — куда шел Долидзе и, возможно, зачем. Может быть, она располагала другими сведениями? Но гарантии, что она сказала бы на допросе правду, не было. Одно дело конфиденциальная беседа, другое — официальный допрос с протоколом. Вряд ли Манана заявила бы во всеуслышание то, что семья скрывала. Это означало бы обострение отношений с братьями, более того, разрыв с ними. Усложнять ее без того нелегкое положение в семье не хотелось. Уж лучше найти возможность поговорить с ней, но не вызывать на допрос, решил я.

Раздался стук в дверь.

— Войдите, — сказал я.

В номер вошел Альберт Костанян.

— Меня прислала Манана Долидзе. Она просила передать вам вот это. — Он протянул сложенную вчетверо газету.

Я развернул газету, собственно, не газету, а половину «Вечернего Тбилиси». Ничего примечательного я не обнаружил. Газета была от восьмого октября. В верхней части на белой полосе я увидел карандашную надпись «Цер. 9», то есть адрес Долидзе.

— Что это означает? — спросил я.

— В другую половину Котэ Георгиевич завернул деньги в тот вечер.

Значит, домочадцы знали, куда и зачем Долидзе ушел из дома.

— Больше ничего Манана не просила передать?

— Больше она ничего не знает. Я могу идти?

Вслед за Костаняном я вышел из номера и спустился в ресторан, чтобы поговорить с Галактионом. Меня встретил злой, как черт, Сирадзе.

— Час от часу не легче. Веру не нашел. Галактион подал заявление об уходе.

— Почему?

— Если бы я знал!

— Где он?

— Ушел. Сдал выручку и ушел.

— Дайте мне его адрес.

— Абовяна, семнадцать. Фамилия хозяина дома — Петросян. Что вы так встревожились? Неужели вы в самом деле подозреваете Галактиона?

На улице было темно и пустынно.

Я прошел метров сто, когда увидел силуэты четверых мужчин. Они размахивали руками, ногами, стремительно двигались вправо, влево, вперед, назад. Сомнений быть не могло — они дрались. Я бросился к ним.

— Сколько тебе заплатили родичи Багиряна? — отчетливо услышал я и в ту же секунду, очевидно, тот, к кому обращались, рухнул на тротуар.

По тому, как остальные застыли на месте, еще не слыша моих шагов, я понял, что это не драка, а избиение, и в следующее мгновение пришла догадка — на земле лежит Костанян.

— Милиция! Не двигаться! — крикнул я.

— Бежим! — сказал один, и все трое кинулись к кустам, окаймляющим тротуар.