Затонувший мир

Барабанный стук гигантского солнца слышался все ближе, оно заполнило все небо, густая растительность у известковых скал вдруг раздвинулась, открыв уродливые силуэты огромных ящеров триасовой эпохи, Неуклюже переваливаясь на краю скал, они дружно принялись реветь на солнце, шум все разрастался, пока не слился с вулканическим грохотом солнечных вспышек. Ощущая этот гул внутри себя, как собственный пульс, Керанс вместе с тем ощутил и гипнотическую притягательную силу ревущих ящеров, которые теперь казались частью его собственного организма. Рев разрастался, и Керанс почувствовал как барьеры, разделяющие на клеточном уровне его существо и этот древний мир, рушатся, и он, с глухим плеском погрузившись в теплую воду, поплыл вперед…

* * *

Он очнулся в душном металлическом ящике своей каюты; голова раскалывалась от боли, он был не в силах открыть глаза. Даже после того, как он сел на кровати и сполоснул лицо теплой водой из кувшина, он все еще ощущал тяжелое давление огромного горящего диска, все еще слышал биение его огромного сердца. В конце концов он понял, что то была пульсация его собственного сердца, но каким-то безумным образом звуки ее настолько усиливались, что напоминали удары подводных скал о стальные борта подводной лодки.

Этот стук продолжал преследовать его, когда он распахнул дверь каюты и пошел по коридору в камбуз. Время подходило к шести утра, испытательная станция была погружена в мертвую тишину, первые отблески рассвета падали на пыльные лабораторные столы и упаковочные корзины, грудой набросанные под веерообразными окнами в коридоре. Несколько раз Керанс останавливался, надеясь отделаться от эха, звучавшего в его ушах и размышляя про себя, в чем истинная причина этого удивительного состояния. Его подсознание быстро заполнялось защитными фобиями и навязчивыми идеями, невесть откуда ворвавшимися в его перегруженную психику, как будто он усваивал их телепатически. Рано или поздно прототипы этих страхов вырвутся наружу и начнут бороться друг с другом, зверь против личности, «я» против «оно»[2]…

Внезапно он осознал, что Беатрис Дал видела такие же сны и взял себя в руки. Он вышел на палубу и посмотрел на противоположный берег лагуны, раздумывая, стоит ли взять одну из лодок, пришвартованных к базе, и отправиться к Беатрис. Теперь, пережив сам гнетущий ночной кошмар, он понял, какую волю и мужество проявила Беатрис, отвергая его сочувствие и поддержку.

Однако Керанс знал, что по некоторым причинам ему совсем не хочется сопереживать Беатрис, и он вовсе не будет допытываться о природе ее ночных кошмаров и никогда не предложит ей лекарства или успокоительные препараты. Не станет он теперь задумываться над постоянными предупреждениями Риггса и Бодкина о ночных кошмарах и их опасности. Он уже знал, что вскоре вновь увидит эти сны и примет их как неотвратимую часть жизни, как понимание неизбежности собственной смерти, которое каждый человек хранит где-то в глубинах своего сознания.

Бодкин сидел за столом в камбузе; когда Керанс вошел, он спокойно дегустировал кофе, сваренный на плите в большой потрескавшейся кастрюле. Он мягко, но пристально рассматривал Керанса, пока тот усаживался в кресло, потирая лоб слегка дрожащей рукой.

— Итак, отныне и вы присоединились к тем, кого посетили эти сны, Роберт. Вы испытали на себе гипноз миражей лагуны. У вас усталый вид. Это был глубокий сон?

Керанс коротко рассмеялся.

— Вы хотите запугать меня, Алан? Не могу сказать точно, но кажется, сон был довольно глубокий. Боже, зачем я остался на эту ночь здесь. В «Рице» у меня не было никаких кошмаров. — Он рассеянно отхлебнул горячий кофе. — Так вот что имел в виду Риггс. Многие ли из членов отрада видят эти сны?

— Сам Риггс не видит, но большинство — видят. И, конечно, Беатрис Дал. Мне они снятся уже почти три месяца. По сути это все один и тот же повторяющийся сон.

Бодкин говорил негромким неторопливым голосом, мягко, в отличие от своей обычной манеры, резкой и грубоватой, как если бы Керанс стал неофитом избранной группы, к которой принадлежал и сам Бодкин.

— Вы держались очень долго, Роберт, это говорит о большой прочности защитных механизмов вашего сознания. Мы все уже удивлялись вашему столь сильному иммунитету. — Он улыбнулся Керансу. — В переносном смысле, конечно. Я никогда не обсуждал эти сны ни с кем.

Кроме Хардмана, естественно. Бедняга, они полностью овладели им.

В раздумьи он добавил:

— Вы обратили внимание на солнечную пульсацию? Пластинка, что я проигрывал Хардману, была записью его собственного пульса. Я рассчитывал таким образом вызвать кризис. Не думайте, что я добивался, чтобы он бросился на зов джунглей.