Затворники

– Мне казалось, что люди не имеют привычки подделывать карты Таро пятнадцатого века.

– В наши времена?.. Мне кажется, это копия семнадцатого века. Не современная подделка. Неудачная попытка воспроизвести то, чем занимались Висконти в Милане. – Рейчел наклонилась через стол и понизила голос до шепота, едва ли не до шипения. – Ты понимаешь, что он ищет, не так ли? Он ищет наиболее точное отображение первоначального замысла. Самую раннюю колоду. По которой будет явно видно, что она оккультистская. Патрик ищет то, о существовании чего мы даже не знаем. Только то, о чем он, – она развела руками, – мечтает.

– Но разве ты не веришь, что мы найдем доказательства ее существования? Когда-нибудь?

– Скорее всего, да. Я бы не занималась этой работой, если б не считала, что это возможно. Но какова вероятность того, что это произойдет при посредничестве Стивена? Тот не продает ничего настолько сто́ящего. Те вещи, которые действительно хороши, он оставляет себе или в конце концов втихую передает в заведения, где политика приобретения не столь строга.

Рейчел была права: карты были жесткими, им не хватало эластичности пергамента, а некоторые иллюстрации выглядели грубовато. Но было что-то особенное в том, как эти карты ощущались на каком-то интуитивном уровне, и я не была готова отмахнуться от этого.

– Я просто полагаю, что Патрик не хотел замечать многие из этих недочетов, потому что колода была почти полной. А полные колоды найти вообще невозможно. Это был бы такой переворот – показать ее в музее Моргана… На самом деле Патрик хочет, чтобы мы завтра забрали у Стивена остатки карт. Полагаю, что несколько придется приобрести в другом месте.

– Конечно, – согласилась я. – Странно, что они ему еще нужны, учитывая мнение Аруны.

Звуки, доносившиеся из кабинета Патрика, прекратились, и в библиотеке снова воцарилась тишина, за исключением шагов и голосов посетителей в коридоре.

– Наверное, сейчас лучше держаться подальше от Патрика, – прошептала Рейчел.

* * *

На платформе станции «125-я улица» было мало места, а в вагоне метро еще меньше. Повсюду были люди, одетые в полосатые футболки и кепки «Янкиз»: молодые семьи, пьяные студенты, японские туристы, парень, нелегально торговавший бейсболками, – море тел, удушливое и разнородное, которое перемещало меня туда-сюда, несмотря на мои попытки устоять на месте. Я протиснулась в вагон перед самым закрытием дверей, прижалась лицом к стеклу, слегка поцарапанная и потрепанная, и была вынуждена выскочить через три остановки, когда все разом вышли у «Янкиз стэйдиум»; до начала матча оставалось пятнадцать минут. После этого в поезде остались только я, мужчина, который необъяснимым образом проспал все это, и молодая мать с младенцем на коленях. То, как город неудержимо колебался между этими двумя крайностями – радостным хаосом и трудовыми буднями, – заставило меня испытать отчаянное желание пережить все это, почувствовать полярность этих двух эмоциональных состояний.

Я встретилась с Лео на следующей станции у выхода из метро. На мне было короткое платье в стиле «бэби-долл» из невостребованных вещей Рейчел, и я втайне порадовалась, когда Лео посмотрел на меня, а затем выразительно смерил взглядом с головы до ног.

– Хорошо выглядишь, – сказал он, оценив мой внешний вид. – Пойдем, поедим перед концертом.

Он не взял меня за руку, но придержал за плечо и пошел вплотную ко мне – так захватчик с пистолетом мог бы вести заложницу. Это был необычный способ передвижения, но мне нравилось, как близко Лео находился ко мне, как интимно это ощущалось.

Это была моя первая поездка в Бронкс, и он предстал передо мной ярким и шумным – автомобильные стереосистемы и музыка, льющаяся из винных погребков, смеющиеся люди на тротуарах… Разные мелодии звучали со всех сторон, и что рождалось из их слияния – какофония или симфония, – я не могла понять. И несмотря на длинные, украшенные зеленью улицы и скромные жилые дома, высотой всего в четыре-пять этажей, этот район казался более плотно застроенным, чем Манхэттен, где над общей панорамой возвышались небоскребы. Если в Клойстерсе Лео иногда бывал раздражительным и часто огрызался, то здесь он казался свободным. Даже походка его стала легкомысленной, более неуклюжей, словно он не полностью контролировал движения своих ног и ритм этих движений.

– Вот здесь я живу, – сказал Лео, указывая на кирпичный многоквартирный дом. – На третьем этаже, вон то угловое окно.

Я чувствовала его дыхание на своей шее. То, как он вторгался в мое личное пространство, всегда немного нервировало меня; Лео занимал слишком много места, как будто это было не мое, а его пространство. И хотя это вторжение должно было раздражать меня, оно только раззадоривало. Мне хотелось высвободить все тщательно спрятанные под замо́к аспекты моей личности и дать им волю.