Затворники

Лео снова поставил передо мной тарелку, но я покачала головой.

– Тошнит, – повторила я.

Он принес мне стакан воды, который я медленно выпила, и мне казалось, что я чувствую, как каждая молекула воды проходит через мое горло и попадает в желудок. Даже яркий искусственный свет на кухне не смог заглушить этот кайф. Казалось, что все происходит как-то по-иному, в странном диком ритме. Я попыталась сообразить, как давно приняла эту смесь.

– Сколько это будет продолжаться? – спросила я.

– Дольше, если ничего не съесть.

Я нехотя взяла обеими руками ломоть торта и откусила кусочек. Но не имело значения, что я ела. Не имело значения, что я пила. Потому что действие наркотика только усиливалось, как будто он лишь накапливался в моей крови, собираясь с силами для полного, окончательного рывка. И когда Лео снова повел меня по коридорам монастыря, свет полностью скрылся от меня, и я видела только тьму. Она исходила изнутри меня, и отголоски этой тьмы я видела в костях пальцев святых и фрагментах лодыжек, в полотнищах гобеленов с единорогами и в открытых ртах горгулий, стоявших по краям клуатра. Я осознала, что весь музей – хотя, возможно, я всегда это чувствовала, всегда хотела в это верить – пытается ожить.

Глава 17

Я никогда не забуду, как наступило то утро, как темно было в квартире Лео из-за туч, повисших над городом, как я все надеялась на раскаты грома, на дождь. Вместо этого небо, покрытое грозовыми разводами, лишь заливало мрачной серостью всё внизу. Когда я проснулась, Лео уже ушел, но оставил записку: «Увидимся там», – и я поплелась к метро, где было жарко, а кофе оказался горьким. Тем не менее я прибыла вовремя, так как из-за наркотиков мой сон был неспокойным и некрепким, и даже успела на первую маршрутку до Клойстерса. Поправляя на плечах свой тяжелый рюкзак, я шла к двери служебного входа. В коридорах было безлюдно, но для меня они были полны полузабытых событий прошедшей ночи, теней воспоминаний, которым я не могла доверять. Наркотики, казалось, стерли факты, реальные события и заменили их только ощущениями, фрагментами воспоминаний, в которых я не была уверена.

Я направилась в библиотеку. Исчезли канделябры, блестящие лужицы воска, карты. Вместо них на столе лежала сумка Рейчел, содержимое которой было рассыпано в беспорядке, как если бы эту сумку поспешно бросили. Дверь в кабинет Патрика была приоткрыта, и сквозь щель я видела ногу, одну только ногу, которая ритмично содрогалась, как будто ее била медленная дрожь. Тишину нарушали тяжелое дыхание и повторяющийся звук, похожий на удары пустого барабана.

Почему я не окликнула Рейчел по имени, почему сразу не побежала на пост охраны, я не знаю. Может быть, я не распознала улики – ногу, сумку, содрогания, – которые складывались в невероятный несчастный случай. Может быть, в тот момент я не была уверена в том, можно ли считать увиденное после этой ночи реальностью, действительно ли наркотики выведены из моего организма. Я не могла действовать осмысленно. Вместо этого я направилась к двери кабинета Патрика, где все было как полагается, за исключением кружки с кофе, которая упала на пол и оставила на ковре черную лужицу.

Неподалеку лежало тело Патрика, все еще облаченное в костюм, в котором он был накануне вечером, но теперь безжизненное.

А рядом сидела Рейчел, делая искусственное дыхание, вдыхая воздух в его легкие, несмотря на то, что они не вздымались и не опадали от прилагаемых усилий. Его кожа блестела.

В этот момент я утратила всё – чувство времени и реальности, способность понимать происходящее передо мной. Всё, что я могла делать, – это стоять в дверях и смотреть на Рейчел, на ее лицо, безэмоциональное и жесткое, на ее механические интенсивные движения, похожие на работу насоса. Она так сосредоточилась на них, что даже не заметила моего появления.

Когда Рейчел наконец подняла на меня глаза, сложив обе руки на груди Патрика, она только и сказала:

– У меня не было времени позвонить в «скорую помощь». Ты можешь вызвать «скорую»? Я боюсь, что, если остановлюсь, он…

Она приподнялась и посмотрела на тело; ее лицо, влажное от пота, было бледным, несмотря на те усилия, которые она прилагала к реанимации Патрика.

– Рейчел, – сказала я. – Он мертв.

В комнате чувствовался запах, удушливая сладость смерти, похожая на аромат перезрелого винограда сорта «конкорд». Я заставила себя подойти к телу и дотронуться пальцами до шеи. Она была холодной. Кровь не текла по жилам Патрика, причем уже несколько часов.

– Я слышала, что, пока кровь и воздух циркулируют, есть шанс, – произнесла Рейчел почти про себя, не встречая моего взгляда.

Я опустилась на колени напротив нее и обхватила руками ее запястья.

– Рейчел. Все кончено.

Она наконец подняла на меня глаза. Те были какими-то мутными, почти невидящими. Как будто все происходящее было наваждением, заклинанием, от которого ее нужно было просто пробудить. Я подумала, не выглядим ли мы обе так, ведь наши зрачки всё еще расширены от белладонны.

– Нет, – возразила она, отстраняясь и сдерживая рыдания. – Вызови «скорую».