Завещание рыцаря

— А она разве не в болоте? — осторожно осведомился я. Александра Ильинична покачала головой:

— Уж много раз слышу такое, а откуда взялось — не пойму. Кикимора — злой дух дома. Если люди из дома уходят, а домового с собой не берут — он умрёт скоро, не может без людей. А кикимора — ничего, живёт, только ещё злей становится… — бывшая учительница помолчала, а потом вдруг скзаала, словно решилась: — Может, и не надо вам рассказывать — опасное дело… А только и молчать — не по-людски, раз уж ты так к своему стремишься, и не ради денег… — она кивнула Энтони. — Люди о своём прошлом, о тех, кто жил до нас, помнить должны… Говорите, учитель татариновский с вами беседовал? Всё он правильно рассказал. И Татариново, и Погорелое — сёла молодые, нашествия монгольского не помнят, конечно. И курган тот, что в лесу — его Горелой Могилой потому называют, что там умерших от холеры сжигали. А вот одного он не знает. Может, и рассказывали ему, да забыл — а может, и не попалось никого, кто рассказать мог. Это немногие помнят — нам прадед рассказывал, он в параличе лежал три года, но ни память, ни речь не потерял, вот и говорил — много, словно торопился… Может, и не случайно вас к моему дому вывело… — она внимательно посмотрела на нас и, кивнув каким-то своим мыслям, заговорила снова: — Курган тот — древний. Горелой Могилой его стали называть после холеры, а до этого называли Княжьей Могилой…

У меня захватило дух. Неужели… вот оно?! Ради одного этого мгновения стоило пройти через всё, выпавшее нам…Честное слово — стоило! Энтони закусил губу и, не мигая, смотрел на Александру Ильиничну, лишь спросил отрывисто:

— Почему?

— Да потому, что и есть этот курган — княжья могила. Жил там князь с дружиной, стоял его городок — небольшая крепость, пограничная, как ты говорил — и погиб он там, когда монголы пришли, защищая рубежи Отечества… Так выходит, что курган — могила и для князя, и для дружины его. Прадед говорил, что враги князя убили — и неприбранным бросили, не по-христиански. Вот Пётр-ключарь — знаете, кто это? — и не пустил его в рай. Хотел, а не смог, потому что православному путь туда без погребения заказан. Но всё-таки князь за родную землю жизнь отдал, себя не пожалел — вот и сказано было ему именем Божьим, что быть ему и после смерти на рубежах родной земли, как и прежде, её защитником. С той поры уж какой век несёт он службу… Что в давние времена было — я не знаю, врать не буду. А вот не так чтобы давно были случаи. Раньше-то запрещали об этом говорить, да ещё если в школе, с детьми, работаешь… — она вздохнула: — Вы не думайте только, что бабка из ума выжила. Рассказам этим свидетели есть. Было это в 18-м году, как раз в самом начале гражданской войны… Собрались в наших краях челове двадцать офицеров, что после Первой Войны по домам вернулись с фронтов, да из плена германского. А с ними столько же примерно юнкеров, мальчишек вроде вашего, они сюда из Москвы ушли… Их всех как раз силой в Красную Армию забирать начали, вот и решили они тайком к генералу Маркову на Кубань уйти. Знаете такого?

Я кивнул:

— Он в Добровольческой Армии командовал, у белых, в самом начале войны. А потом погиб.

— Верно, — покивала тоже Александра Ильинична. — Ну вот… Народ бывалый, огни и воду прошли, оружие у них было, едой запаслись… Только нашёлся такой Иуда, рассказал комиссару продотряда, что недалеко отсюда, в Колобове, стоял. Однако, и добрый человек нашёлся — предупредил, чтоб уходили… Учили в школе, как в ту войну русский русского убивал, словно настоящего врага? И красные, и белые — все в крови были… — она вздохнула. — Поняли офицер и юнкера, что будет им смерть. Продотряд-то — как бы не триста человек, а их всего три десятка! Ночью и ушли — прямиком через цнинские болота. Комиссар и гнаться не стал — рукой махнул. Болота там гиблые… Мол, одна им могила будет, и с похоронами не возиться… А всё ж прошли они болота насквозь! — торжествующе объявила Александра Ильинична. — И КАК прошли, — она понизила голос. — Увязли они в топях, как муха в меду. Ни вперёд, ни назад! Куда ни сунься — везде топь страшная, окна бездонные, вода мёртвая. А тут ещё туман с болот встал — дурной туман, волю у людей отнимает, а все страхи в нём растут…

Я слушал, как заворожённый. Старушка рассказывала так, словно бы сама там была — и я почти видел страшную топь и кучку отчаявшихся, усталых людей в мокрых шинелях с погонами, с бесполезным оружием в руках — окружённых смертью со всех сторон…