Завещание рыцаря

…Я ещё несколько раз приходил в себя и терял сознание, но уже не кричал — сил не было. Страх тоже ушлё — мне очень хотелось спать, руки, скрученные над головой, продолжали болеть, но как-то отдельно от меня, а всё остальное вообще не чувствовалось. Глаз я не открывал — зачем, что я могу увидеть? Какое-то время жила страшная обида за то, что всё так кончается, потом на миг вспыхнула острая тоска по маме и боль за неё — вернётся она домой, а тут такое, она же с ума сойдёт…Но это были последние чувства, а дальше — только мягкая, бархатная, глухая чернота…

…Мне снился сон про войну. Я был ранен в ноги осколками мины, кто-то тащил меня через лес и шептал: «Тише, дружище, тише…» — иногда я начинал стонать от жгучей боли во всём теле или плакать от слабости. Он, конечно, был прав, американцы могли услышать нас, и я затихал, но потом начинал стонать снова — тихо, громче, громче… И в то же время я понимал — это сон и удивлялся лишь тому, что боль настоящая. А так это был сон — сон, потому что где-то рядом играл магнитофон и я слышал:

— В осеннем парке городском
Вальсирует листва берёз,
А мы лежим перед броском —
Нас листопад почти занёс…

Я поворачивал голову, чтобы увидеть магнитофон на своём письменном столе — но щека касалась мёртвой, сухой травы. А песня продолжала звучать…

— Занёс скамейки и столы,
Занёс пруда бесшумный плёс,
Занёс холодные стволы
И брёвна пулемётных гнёзд.

А на затвор легла роса,

И грезится весёлый май.
И хочется закрыть глаза…

— Не закрывай глаза, дружище, потерпи, — тот же голос, и я снова проваливаюсь в сон, где летят по вечернему лесу трассера… нет, это светлячки… или комары, у них в лапках фонарики, чтобы найти меня…

— Они возвращаются с фонариками, — слышу я свой собственный голос. Меня перестают тащить, весь мир заслоняет лицо — откуда я его знаю? Мой ровесник, он умер где-то в лесах, потому что в него попала отравленная пуля, а я не дотащил его, потому что тоже умер — это всё ещё из одного сна, во сне мы видим мёртвых, как живых…

— Потерпи, потерпи, Эндрю, — голос мёртвого мальчишки… но я уже проваливаюсь, проваливаюсь, проваливаюсь, меня тошнит и кружится голова.

Темно…

ГЛАВА 27

Тик. Так. Тик. Так.

Синие глаза кошачьих ходиков ровномерно скашивались вправо-влево. Тик. Так. Тик. Так.

Подброшенный страхом, я вскинулся, но голова мягко, сильно закружилась, слабость опрокинула меня в подушки. Мгновенно взмокший, с колотящимся от напряжения сердцем, я дико огляделся.

Светлая, аккуратная комнатка сельского домика — с вязаными половиками на полу, боком русской печки, бревенчатыми стенами, фотографиями на стене, в голубой общей рамочке. Стол, на нём — что-то, накрытое полотенцем. За окном — дождь, по жестяному карнизу лупят упругие струйки. Я сам лежал на большой кровати — такие, металлические, надёжные, с высокими спинками, украшенными шариками — раньше считались в деревнях признаком богатства. Перина вместо матраса — непривычно…

Справа от меня спал Энтони — носом к стене, виден только затылок с рыжиной.

Я закрыл глаза, пытаясь хотя бы чуть привести в порядок ту кашу, которая заменила мне мысли. Среди прочих была и дурацкая мысль, что всё вокруг — самый обычный рай, куда мы благополучно попали после всех наших приключений. Неверующий и англиканин — в одном раю… Это прикол.

— Интересно, стук дождя по карнизу похож на скворчание яичницы — или наоборот? — услышав голос Энтони, я открыл глаза и уставился на него, а он, закинув правую руку за голову, со вздохом добавил: — Как бы там ни было — есть всё равно хочется…

Я почувствовал, что сейчас постыднейшим образом зареву и деловито спросил:

— Мы где?

— Кто его знает, — беззаботно ответил Энтони, садясь в постели. — Одежды нет, — констатировал он, — и пистолет мой пропал… Я с полчаса назад в себя пришёл, гляжу — ты рядом… — он помедлил, отвернулся и продолжал, глядя в стену: — Ну, я снова уснул… А до этого…